Война. Помнить, чтобы не повторить

Залман Шейвис: «Мама лежала посреди комнаты… Я забывал, что она мертвая, обнимал ее, пытаясь согреться».

Залману 89 лет. Около 30 лет он живет в Израиле, в городе Беэр-Шева. Возглавляет клуб «Ветеран» в своем районе. Он называет свою жизнь «прекрасной трагедией» – такой же, как у сотен тысяч людей…

Бричево                                  

Залман родился в еврейском местечке Бричево Дондюшанского района.

«Ничего примечательного у нас не было: школа, гимназия, где учились дети состоятельных людей, мельница, которую держали братья Шпайер, маслобойка и пекарня. Было много мастеровых: сапожников, часовых мастеров, парикмахеров, торговцев мануфактурой. Не было электричества, радио, телефона. Но было много синагог, куда ходили, в основном, ремесленники и богатые евреи.

Когда жители Бричево впервые увидели самолет, выбежали на улицу и смотрели как дикари».

Отец Залмана – Авраам – был шорником. Мать – Зельда – занималась домашним хозяйством. У Залмана было два брата – Иосиф, Давид и сестра Малка. Иосиф, как старший, во всем помогал отцу. Своего дома у них не было. Жили на квартире. Снимали 4 комнаты.

«Мы бедно жили. Работы не было. Помню, мы со старшим братом ездили на ярмарку в Дондюшаны продавать сбруи для лошадей. Дорог не было. Добирались кое-как на повозках.

Во что мы играли тогда? Помню, был железный круг какой-то, я бегал за ним по улице – в пыли.

В школе я учился плохо. Не знал молдавского языка, потому что дома у нас разговаривали только на идиш. Учительница – Анна Чеботарь – называла меня дебилом. Говорила: «Держи руку!» И лупила по ней линейкой.

Когда пришли в Бричево «Советы», организовали пионерские отряды. Кроме галстуков, раздавали значки тем, кто был первым в спорте. Я выполнил на физкультуре все, как надо. А значка мне не дали. Я так плакал…».

Война

В 1941-ом трудная, но ставшая привычной жизнь семьи Шейвис, круто изменилась. Начались еврейские погромы и грабежи.

«Все в Бричево знали, кто как живет. Было обидно, что те, с кем мы учились, их родители, старшие братья, стали нас грабить. А, ведь, мы играли вместе, общались…

Это сейчас человек может постоять за свою честь. А тогда зайдут к тебе в дом с ножом и все вынесут».

Первый раз грузовую машину Залман увидел в 1941 году. Немецкую.

«Два старика пошли с хлебом-солью немцев встречать, а их расстреляли – как евреев.

Наш директор школы стал старостой, арестовывал людей.

Помню, всем команду дали взять, кто сколько сможет, и собраться у школы. Ключи от домов велели сдать.

Нас погнали куда-то как овец, дикарей. Колонна людей и один полупьяный то ли жандарм, то ли полицай. И никто не сопротивлялся.

Без воды и еды люди слабели. На дорогу выходили молдаване с продуктами. Они предлагали фасоль, муку, картошку в обмен на куртки, драгоценности».

Золотые часы, которые отец Залмана когда-то привез из Бразилии, удалось обменять на полведра кукурузной муки, полтора килограмма картошки и горстку фасоли. Немного, но выбора не было.

«Нас завели в Косоуцкий лес. Колонну евреев, которая шла перед нами, расстреляли. Там были моя тетя и ее семья. Мы видели наспех засыпанный ров с телами. Нас почему-то не тронули…

Примерно 2-3 недели мы жили в лесу, под открытым небом, в шалашах, сделанных из веток. А потом шли, шли, шли…

Вши ели нас поедом. Ползали по нам как муравьи».

В селе Пяткивка Винницкой области семья Залмана оставалась недолго. Рискуя жизнью, они решили сбежать в поселок Бершадь, который находился неподалеку.

«В Бершади было много пустых домов. Мы зашли в один из них. В комнате площадью 16-18 метров уже жили три семьи – в каждом углу. Мы нашли доски, камни и сделали что-то вроде кровати.

Есть было нечего. Как-то я пошел в соседнее село просить милостыню. Кроме идиша, я другого языка не знал. «Тетенька, дайте кусочек хлеба», – просил я. Я был так истощен – одни косточки… Полицаи видели, что я иду, но не трогали, хотя избивали всех, кто пересекал границы гетто. «А, щенок! Сам по дороге замерзнет!», – слышал я вслед.

А я собирал кусочки хлеба и приносил родным. Отец отказывался брать у меня еду. Говорил, что это он должен меня кормить, а не я его».

Только раз в день или два дня Залману и его родным удавалось что-то съесть. Первым из семьи от истощения и побоев умер отец.

«Это был второй день Ханукального дня. Помню, мама нам сказала: «Дети, запомните этот день». Я запомнил.

Была зима… По улицам ездила подвода и извозчик кричал на идиш: «Есть ли в доме покойник?».

Похоронили отца в общей могиле.

Примерно через два-три месяца умерла от голода мама. Стояли страшные морозы. Подводы тогда не ездили. Мама лежала посреди комнаты… Я забывал, что она мертвая, обнимал ее, пытаясь согреться».

В Бершади не стало и 18-летнего брата Залмана – Давида.

Когда пришла весна, Залман с Иосифом смогли перебраться в село Осиевка. Брат устроился работать в совхозе, занимался обработкой кожи. За это ему давали хлеб и муку.

Залмана взяли пастухом. Обуви у него не было. Он ходил босиком по стерне, распарывая ноги до крови. Но у него была крыша над головой и еда.

Сладкая одежда

«Когда Украину освободили, Иосифа призвали в армию. Сестра с невесткой были  на принудительных работах – на швейной фабрике на Донбасе. А я попал в детдом. Правда, оказался переростком, и меня отправили работать на сахарный завод чистить центрифугу. Помню, увидел на стенах остатки желтого сахара, отковырял, спрятал за пазуху. В детдоме ребятам рассказал. Они быстро у меня все отобрали, а младшие вылизали мою одежду».

Когда работа на сахарном заводе закончилась, Залман поехал на родину – в Бричево. А там – только стены от дома остались. Ни окон, ни дверей.

Жизнь продолжается

«Я хотел в ФЗО устроиться. Там и хорошие ребята были, и беспризорники-бандиты, которым ничего не стоило человека убить. Посмотрел я на это, повернулся и удрал в Сокиряны. Там в 1945-ом я встретился с сестрой и братом. Иосиф вернулся с войны инвалидом.

Когда узнал, что набирают в ремесленное училище детей-сирот, уехал в Черновцы. Выучился на трикотажника. Недолго поработал на трикотажной фабрике.

Потом в Умани закончил автомобильное училище. Служил в Черняховске – в автомобильных войсках.

В 1954 году приехал в Кишинев. 8 лет был водителем автобуса, 28 лет – таксистом. Пока работал, заочно учился в Кишиневском автодорожном техникуме.

С моей будущей женой – Эсфирь – мы во время войны в гетто вместе были. Я, правда, в одном селе, она –  в другом. Пацаном был, не обращал на нее внимания. А после войны встретились в Черновцах. Я одинок, она в одной рубашонке… Поженились и прожили всю жизнь вместе 60 лет – пока она не ушла 9 лет назад. Учительницей младших классов моя жена работала…»

У Залмана два сына, четверо внуков и шесть правнуков. Один из сыновей с семьей живет сейчас в Канаде, другой – в Израиле.

О войне Залман старается не вспоминать. Слишком тяжело. Исключение – только 9 мая. Для него это «и праздник, и огорчение». Вместе с теми, кто пережил войну, он приносит венки к памятнику евреям-воинам, погибшим в годы Второй мировой войны. Приходит в синагогу, чтобы помолиться об ушедших родных. И, конечно, в школу. Он смотрит в глаза 15-летним подросткам – таким же, каким он был много лет назад, когда его жизнь стала похожа на разбитую чашку, осколки которой больно ранили до слез и крови. Он пытается понять: поймут ли, услышат? Ведь, одно дело слушать, другое – пережить. А главное – помнить. Чтобы не повторилось…

 

Автор:  Елена Кондратьева  

 

Читайте также