Ему всего 24 года. Вырос он в Израиле, в проблемной семье и проблемном квартале: неудивительно, что у него возникли проблемы с законом. По совету человека, не наделённого особым умом, он решил убежать в Россию: про соглашение о выдаче преступников они, видимо, не слыхали. Ну и очутился он сразу в следственном изоляторе.
Когда я узнал об этом, каждую неделю я приходил к нему в гости с кошерной едой и словами ободрения. После нескольких месяцев официальной переписки моего знакомого выпроводили туда, откуда он прилетел – опять-таки за решётку.
Я поддерживал контакты с его родителями, и однажды мне сообщили, что его освободили. Я позвонил молодому человеку, чтобы порадоваться с ним и напомнить ему, как он обещал исправиться, когда освободится. Сейчас во время моего визита в Святую Землю я захотел с ним встретиться, но его мать говорит мне по телефону: «Можно получить свидание с ним в тюрьме…» Да что же это такое?!
После процедур регистрации, записи и по окончании двухнедельного ожидания я приехал к моему другу в его вынужденное место пребывания. В этот раз все иначе, чем раньше. Я не могу принести ему еду и вкусности, а встреча происходит по телефону, и нас разделяет стеклянная перегородка.
Мы беседовали о том и о сём, и я не читал морали, не напоминал «а ведь ты обещал!», а укреплял его и поощрял видеть во всем только хорошее. Ведь одного моего вида было достаточно, чтобы напомнить все прошлые обещания. «Тебе не понять, — сказал он мне под конец.— Я обещал исправиться, я хочу исправиться, а друзья… на меня повлияли, ну и вот опять…» И по его вздоху было видно, что это раскаяние – то самое «высшее раскаяние», которое переворачивает человека.
Читайте также
