Прошло ровно сорок лет с того Шабата, когда скончалась моя прабабушка. В прошлый Шабат, при свете поминальной свечи, я поделился воспоминаниями с моими гостями. Почти каждый Шабат мой отец брал меня и моего брата, и мы шли из нашего района Геула в район Батей Унгарин в Иерусалиме. Мы поднимались по лестнице и входили в большую комнату, справа на высокой кровати лежала прабабушка, «бобе Йейдис». Мы с братом садились на широкий подоконник рядом с ней и начинали читать Теѓилим. По окончании прабабушка угощала нас сладостями, а в будни давала по монетке в знак благодарности за то, что мы дали ей возможность послушать чтение Теѓилим.
Напротив комнаты прабабушки была кухня, и я не перестаю удивляться, как на этой маленькой кухне делали так много блюд для трапез и всех гостей. Дальше была вторая комната. Она использовалась для всех нужд – для субботних и праздничных трапез, для сна членов семьи, а раньше это была учебная комната ее мужа, моего прадеда раввина Маттитьягу Дайча, благословенной памяти, который скончался много лет назад. Квартиры в Батей Унгарин маленькие, две комнаты – это уже целые хоромы.
Прабабушка удостоилась благословения от «иерусалимского ребе» рабби Давида Бидермана из Лелува, что у нее будут «золотые занавески» (намек на хороших детей с золотым сердцем). И действительно, благодаря вере в праведников, которая у нее была, она удостоилась вырастить детей, полных Торы, хасидизма, доброты и хороших качеств. Хотя жизнь прабабушки была нелегкой – ее муж застрял в США на десятилетие во время Первой мировой войны, а последние 36 лет жизни она провела вдовой – ее доброе сердце всегда давало о себе знать.
Ее внучка, супруга Комарненского ребе, однажды сказала: «У бабушки было три имени – Мирьям-Йегудит-Браха, и не зря. Мирьям – потому что духом пророчества она напоминала Мирьям, сестру Моше. Она не очень хорошо умела читать и писать, так как во время ее детства в ее общине не было школ для девочек, и ее слух в старости ослаб, и она много лет жила в одиночестве – и все же она разбиралась во всех временах субботы и праздников. Йегудит – это ее доброе сердце, она никогда не видела в своих детях или в других ничего плохого. А Браха – потому что в ее доме всегда царило благословение: все любили навещать ее, и у нее всегда было чем угостить, благословить и накормить. Всегда, когда ты приходила к ней, чувствовалось, что ты пришла в нужную минуту: «Хорошо, что пришла». Она не упрекала, почему к ней не пришли вчера или в праздник, и не просила приходить еще, потому что для нее любое время было самым подходящим».
Ее муж присылал ей из США письма, полные преданности и любви. Он пересылал жене деньги, которые смог достать, и просил ее хорошо есть и отдыхать, и не работать слишком тяжело, и в каждом письме он находил новые слова, чтобы поднять ее дух и оказать ей должное уважение. А в завещании он написал о супруге, что она «выделяется среди тысяч женщин своей праведностью».
Я помню, как ее сын – мой дед, благословенной памяти – сидел рядом с местом, куда ее перенесли после кончины, и читал Теѓилим, без внешних признаков траура, ведь траур запрещен в Шабат. После семидневного траура и даже после окончания тридцатидневного траура дед не вернулся в свой дом в Лондоне, и 24 тамуза, через два месяца после матери, он скончался во время размышлений над Торой, и его душа вознеслась на небеса, соединяясь с родителями.
