У меня к этому не было абсолютно никакого ни желания, ни интереса, и я уже намеревалась проигнорировать его и идти дальше. Но мой приятель вдруг воодушевился: “Вы, ребята, любавичские хасиды? Ух-ты, а моя подруга тоже из любавичской семьи! Ее зовут Б. Г.”
Теперь глаза широко открылись у молодого хасида: “Правда?! Ты из семьи Г.? Я могу рассказать тебе историю о твоем прадедушке. Как и многие другие хасиды, он был брошен коммунистами в тюрьму за то, что совершил “преступление”, распространяя иудаизм и обучая других евреев Торе. Когда наступил праздник Песах, у него не было никакой возможности раздобыть мацу или вообще какую-то пасхальную пищу. Тюремный рацион включал в себя ничтожное количество сахара и шоколада, и на этом он просуществовал все восемь дней праздника Песах. От истощения он серьезно заболел, но ничто не могло заставить его есть квасное в Песах…”
Он замолчал, а я словно вросла в землю, стояла, будто окаменев. У меня было такое чувство, как будто на меня свалилась тонна кирпичей, как будто на меня смотрит весь мир. Я не могла пошевельнуться. Я не могла дышать. Мой прадед был готов рисковать жизнью, лишь бы не есть запрещенное в Песах, а мне – его правнучке, носящей, как напоказ, его фамилию, – должны задавать вопрос: “Ты еврейка?” И я еще даже была готова это отрицать, чтобы уйти от исполнения такой простой заповеди, как благословение лулава!
Я не знаю, что я тогда сказала этому хабаднику. Я даже не помню, взяла ли в руки лулав и этрог. Не помню, как добралась домой. Но эта встреча здорово встряхнула меня. Она изменила мою жизнь.
И вот поэтому я живу теперь в Израиле, совсем другой жизнью. Благодаря самопожертвованию моего прадеда. И благодаря пареньку, спросившему меня: “Ты еврейка?”
Рассказано Х.-С. Силберберг
