Кто не хочет носить ноты – будет носить пианино
Такое шутливое пророчество часто встречается в профессиональной музыкантской среде в качестве намека: недостаточное усердие в учебе чревато тем, что юный талант в будущем не будет годен ни на что, кроме грубого физического труда.
Удивительно, но Тора опровергает это утверждение: ведь представителям колена Леви времен Мишкана, переносного Храма, вменялись в обязанность как музыкальное сопровождение жертвоприношений, так и работа грузчиками. И если человек отказывался от одной из этих задач, то автоматически терял право и на другую.
Да, левиты не были “грузчиками” в нашем понимании: они не таскали мебель, а были наделены привилегией переносить составные части Мишкана. Однако это не отменяет вопроса: как сочетается тяжелый физический труд с профессией музыканта, главный рабочий инструмент которого (помимо слуха и голоса) – нежные чувствительные руки? И почему в таком случае эти “две вещи несовместные” были поручены Творцом одним и тем же людям?
Разделение труда
Конечно, бессмысленно задавать вопрос “почему” в адрес Всевышнего. Правильным ответом будет – “потому что, Он так захотел”. Однако никто не мешает включить ассоциативное мышление и попытаться найти собственные ответы и взаимосвязи между, казалось бы, несоединимыми вещами.
Чтобы разобраться в интересующем нас вопросе, вспомним, как в процессе перемещения Мишкана обязанности распределялись между левитами.
Как мы знаем, колено Леви подразделялось на три семейства, каждое из которых имело свой фронт работ. Семейство Кеата переносило храмовую утварь, Гершона – тканевые покрытия, Мрари – каркас. Давайте пофантазируем и предположим, что функционал, выполняемый тремя семействами в качестве грузчиков, экстраполируется также и на их участие в музыкальном процессе. То есть, что представители семейства Мрари отвечали за “каркас” музыкального текста, Гершона – за его мягкие узорчатые красочные “покровы”, а Кеата – за его “сосуды”, хранящие саму суть и цель происходящего, с помощью которых и реализуется его предназначение.
Что есть музыкальный каркас? Безусловно, метрическая основа и ритмический рисунок. Следовательно, смеем предположить в фантазийной реконструкции храмового действа, что музыканты из семейства Мрари отвечали бы именно за эту сторону процесса и специализировались на игре на ударных инструментах, а также остальных, выполняющих метроритмическую функцию.
Что есть “шатровые покровы”, ложащиеся поверх каркаса? Это музыкальный колорит – гармония и тембр. Значит, возможно, семейство Гершона брало бы на себя функцию сопровождения мелодии и ее тембровой окраски.
Ну а сама мелодия – это и есть “храмовый сосуд”, хранитель смысла произведения. Следовательно, солистами-мелодистами были бы левиты из колена Кеата.
Другие три кита
Наверно, все помнят по школьным урокам пения о набивших оскомину “трех китах музыки” – песне, танце, марше. Во взрослом музыкознании есть другие три кита – базовые понятия, на которых строится любой музыкальный текст и музыкальная культура в целом: жанр, стиль, композиция.
Композиция – это каркас текста, то, как он построен. Стиль – это личный способ автора расцвечивать свои тексты индивидуальным звучанием. Жанр – то, для чего создан текст, с какой целью он обращен к слушателю, и что последнему предполагается с ним делать. Нетрудно заметить, что эти три кита также коррелируют с упомянутыми выше “грузчиками”. Следовательно, работа семейства Мрари соответствует функции композиции, Гершона – идее стиля, Кеата – понятию жанра.
Дела давно минувших дней
Что собой представляла Храмовая музыка – мы можем сейчас только догадываться (или предвкушать, какой она будет с приходом Мошиаха: кому что ближе). Однако знания из Торы актуальны во все времена и применимы в том числе уже сейчас.
Возьмем, к примеру, жанровую систему хасидских нигуним. Она описана в “Книге хабадских нигуним”, базовом сборнике, созданном с благословения Предыдущего Ребе и под его контролем. По словам составителей, существуют следующие жанровые группы:
* Направленные нигуним (созданные главами поколений);
* Грустные нигуним;
* Нигуним для фарбренгена;
* Победные нигуним (марши);
* Танцевальные нигуним;
* Нигуним для шабатов и праздников;
* Радостные нигуним;
* Нигуним для молитвы в “грозные дни” (от Рош-Ашана до Йом-Кипур);
* Нигуним, относящиеся к большим хасидам и праведникам.
На первый взгляд, такая типология поражает отсутствием системности и единого критерия, по которому нигуним распределяли по видам и жанрам. В качестве таковых используют и прикладное применение (фарбренген, танец, молитва, праздник), и авторство (Ребе или хасид), и настроение (радостный, грустный). Однако, странно было бы заподозрить в отсутствии логики серьезное издание, тщательно составленное профессионалами своего дела под руководством самого Ребе.
И тут нам на помощь неожиданно приходит семейство Кеата со своей святой поклажей в виде храмовой утвари! Мы уже ранее выдвинули предположение, что переносимые ими сосуды соответствовали понятию жанра. Давайте продолжим предполагать, вспоминая, какие именно сосуды находились под их ведомством, и проводя параллели между каждым из них и предоставленными в сборнике нигуним жанровыми разновидностями.
Экскурсия по храму
1. Медный умывальник находился в храмовом дворе и был нужен, чтобы коэны омывали руки и ноги перед началом службы, то есть обеспечивал ритуальную чистоту дальнейшего действа. Подобную функцию в жанровой системе нигуним выполняют т. н. “грустные” нигуним и “молитвы в грозные дни”. Сказано в хасидской литературе, что преимущество настоящей грусти заключается в том, что за ней следует настоящая радость. Грустные нигуним очищают душу и готовят ее к восприятию Б-жественности, говоря словами Ребе, с радостью и добросердечием.
2. Также во дворе Храма располагался медный жертвенник. Его функция – извлечение искр святости из животной души (иными словами, ее очищение). Как известно, животная душа представляет собой то самое исконное – еще с райских времен – смешение добра и зла и является полигоном их вечной борьбы. Принесение храмовых жертв позволяло отделить злое начало от доброго, тем самым лишив первое существования. Аналогичную функцию выполняет хасидский фарбренген (на котором – если он не просто формальное собрание однопартийцев – практикуется дружеское пропесочивание с последующим принятием добрых решений на будущее). Следовательно, с медным жертвенником можно соотнести жанровую разновидность нигуним для фарбренгена.
3. В храмовом зале располагался стол с хлебами – всегда свежими и теплыми, несмотря на недельную давность. Это своеобразный символ источника материального благополучия. Данному предмету соответствуют радостные, танцевальные, а также победные нигуним, которые буквально физически заряжают и насыщают слушателей жизненной энергией.
4. Также в зале находился храмовый светильник – менора. Его лампады, наполненные чистым оливковым маслом, символизируют свет Б-жественной мудрости. Меноре могут соответствовать нигуним для шабата и праздников: ведь именно в эти дни человеку выдается особая дополнительная душа, нижние миры поднимаются к верхним, а режим дня подстроен под неспешную молитву и изучение Торы – небесной мудрости.
5. Между столом и менорой располагался золотой жертвенник для воскурения благовоний. Это действо считается самым интимным, поскольку совершалось без скопления публики, один на один между Первосвященником и Всевышним. Его функция – диалог между душой и Создателем. На эту же цель настраивают “принадлежащие” нигуним – музыкальные тексты, созданные большими хасидами во время искренней молитвы – наивысшей точки единения и близости души с Творцом.
6. Наконец, заглянем в Святая святых. Там находился Ковчег Завета со скрижалями. Это особое место, куда посторонним вход воспрещен, поскольку, зашкаливающий уровень святости доступен не всем и не всегда: это ступень полного самоустранения перед Всевышним, когда душа не просто максимально близка к Нему, но превращается в единое целое с Ним. Конечно же, такая степень единства доступна только особым праведникам, главам поколений, и ее можно соотнести с созданными ими “направленными” нигуним.
Не подходи – убьет!
Такое предостережение, обычно, висит на трансформаторных будках, преобразующих электрический ток из разрушающей силы в незаменимое средство, несущее благо человеку. Примерно этими же словами можно охарактеризовать и работу левитов в Храме, причем обе ее составляющих.
Перенесение святых предметов обычными людьми из других колен было чревато летальным исходом, ибо нельзя простым смертным прикоснуться к святости и остаться в живых. Таким образом, перенося предметы Мишкана, левиты охраняли остальных собратьев от опасности гибели. То же касается и музыкального действа во время жертвоприношений. Музыка охраняла души людей от выхода из тела при близком контакте со Всевышним, коим является принесение жертвы в Храме.
О том, что музыка обладает подобной охранной функцией, мы знаем со слов Цемах-Цедека. У его тестя, Мителер Ребе, была своя придворная капелла – хор и оркестр, сочинявший и исполнявший нигуним. Практически аналог храмового музыкального коллектива. И вот, однажды Цемах-Цедека спросили, зачем его тестю, которого ну никак нельзя было заподозрить в пускании пыли в глаза почитателям, понадобилось содержать при себе не просто хор, а еще и оркестр? Цемах-Цедек ответил, что Мителер Ребе обладал душой, особо чуткой к святости. И музыка (особенно инструментальная, поскольку она подразумевает наличие еще одного “посредника”, кроме тела, между душой и Всевышним) помогала ей (душе) удержаться в теле, а не вернуться в Источник раньше срока.
Об этом же свойстве музыки сказано и в Тании. Алтер Ребе пишет, что левиты обладали особым видом любви к Творцу, связанным, как ни странно, не с качеством доброты, а с качеством дисциплины. Выражается она в умении, несмотря на сильный позыв души вознестись к Небесам, усилием воли возвращаться в материальный мир и действовать здесь. Поскольку таково Его желание: чтобы мы строили Ему жилище в нижнем мире, а не витали в облаках святости в эгоистичных поисках лишней дозы духовного наслаждения. Поэтому служение левитов заключалось в пении, подобном мерцанию пламени огня, колебания которого Ребе описывает особым хасидским термином “стремясь и возвращаясь”.
Собственно, и в наши дни музыка – это некая “трансформаторная будка”, способная преобразовывать информацию очень высокого и тонкого уровня в нечто, осознаваемое и воспринимаемое людьми там, где вербальному тексту это не под силу. Музыка – это прочный сосуд для святости, делающий ее безопасной для души. Наверно, именно поэтому, левиты, помимо работы по переносу деталей Мишкана и музицирования, имели еще и функцию охранников Храма. И видимо, по той же причине, именно нигуним представляют собой собрание “сжатых файлов” с информацией, которую можно и нужно учиться “разархивировать”, расшифровывать и изучать. Ведь все то, что не уместилось в словах хасидских трактатов и бесед, находится в них.
