Борис Афроимович Львович – российский режиссёр, актёр и чтец, автор и исполнитель песен, журналист. Заслуженный артист России. Его сольные концерты в московских бард-кафе, в еврейских центрах Москвы собирают полные залы. 24 октября в МЕОЦе пройдет очередной веселый сольный концерт нашего героя.
Борис Афроимович, расскажите про Ваше знаменитое кольцо на левой руке, доставшееся Вам от бабушки?
Золотой перстенёк на среднем пальце – это единственная родовая ценность нашей семьи, все, что осталось от революций, войн, погромов, немногих радостей и многих бед – от жизней близких моих. Перстень простой: на колечке плоская корона, на ней вензель – буквы «Б» и «Д». Буквы эти означают: «Бася Дапина». Так звали мою бабушку.
Бася была старшей в огромной семье в местечке Сенно в Белоруссии, недалеко от Витебска. Чтоб было понятно благосостояние семьи: рубашку, которую сшили для следующего за ней брата, младшие донашивали потом еще лет десять, по очереди. Про обувь и говорить нечего. Однако, Бася выросла и стала невестой. Заглядывались на нее многие, но Бася влюбилась в мальчика Мишу! И Миша полюбил ее без памяти! Ей было четырнадцать, ему – шестнадцать, когда он по всем правилам прислал к ее родителям специального человека и посватался. Но папа сказал на идиш: «Басенька, моя любимая дочь! Миша – сирота. Его родители были хорошие люди, но они умерли, когда он был еще маленьким, и помочь ему некому. Ты у нас – старшая, я вам тоже помочь не смогу. А на деньги ученика сапожника вы не проживете. Я не хочу смотреть, как вы медленно умрете с голоду! Вот пусть Миша заработает какие-то деньги и покажет мне, тогда я отдам тебя без разговору!». И Миша сказал: «Я заработаю! Люди едут в Америку и имеют там большие деньги. И я поеду, и заработаю, и вернусь, и женюсь на тебе, Бася!». Он продал свой домишко и на вырученные деньги купил золотой перстенек. На плоской короне ювелир затейливо вывел «Б» и «Д». Миша надел колечко Басе на палец, она пообещала ждать.
Больше она его не видела никогда. То ли он добрался до Америки, разбогател, стал миллионером и забыл свою Басю, то ли его убили на первой же станции, отобрав последние гроши – кто теперь знает! А она ждала…
Впоследствии, ювелир растянул перстень под мужской палец, и мой талисман попал ко мне в день моего пятидесятилетия. Я его ношу, не снимая. Все, кто меня знает, вам точно скажут, что ни в какие бредни я не верю. А в то, что это кольцо меня хранит – верю и все тут.
Очень интересная история… А где Вы родились?
Родился я в Казани. Мою семью забросила туда война. 20 июня 1941 года мой отец получил диплом и хорошо отметил это событие со своими друзьями, а 22 июня, протрезвев, они узнали, что началась война. Они все пошли в военкомат, но заведующий кафедрой, сказал, что ему вместо фронта придется ехать на работу в Казань, куда будет эвакуирован военный завод из Воронежа. Туда же с отцом поехала и моя мама, там я и родился. Жили мы втроем: папа, мама и я, в тупиковом районе города, который назывался «поселок имени Урицкого» или попросту «Урицкий». Никому и в голову не приходило связывать это название с именем пламенного революционера Моисея Соломоновича Урицкого, убиенного врагами советской власти еще в восемнадцатом году. Просто говорили: живу, мол, в Урицком… Бабушка Бася, когда хотела меня напугать за непослушание, грозилась: «Отправлю в Урицкий!».
Я с рождения мечтал быть артистом. Но, так как очень любил отца и не хотел его огорчать, то поступил на физфак казанского университета. В университете я звезд с неба не хватал в смысле учебы, но был почти легендой во всем, что касалось художественной самодеятельности. Там в Казани, в 66-ом году, я и создал «Клуб самодеятельной песни». Затем я понял, что физика — это точно не мое и пошел учиться в Щукинское училище на режиссерский факультет. Но, понял, что режиссер я средний, а шоумен — хороший. Режиссер – это посредник. А я не посредник, я – собеседник. После училища вернулся в Казань. У меня там была семья.
В 40 лет Вы перебрались в Москву…
Просто, видимо, понял, что в Казани я все, что мог, уже совершил. Да еще и потому, что Казань – это все-таки столица Татарии и, работая в национальных театрах, я все равно чувствовал себя чужим. А Москва — это тот город, в котором творческий человек всегда найдет себе применение.
Прежде, чем переехать, я произвел целую кучу страшно тяжелых действий. Как правило, все мои товарищи, которые перебирались в Москву из провинции, оставляли за собой руины бывших семей. Я очень не хотел этого делать. Считаю, что семья — это одно из самых дорогих моих завоеваний.
В детстве чувствовали, что Вы не как все, что Вы – еврей?
Дома у нас ничего еврейского не было и в помине, и тема эта категорически отсутствовала, как будто ее и не существовало в природе. Иногда, правда, родители понижали голос до шепота: «Штил, зол дер ингелэ нит ферштеен!» ( Тихо, чтобы мальчик не понял!) – и дальше еще несколько непонятных фраз. Но я до четырех лет жил, в основном, у бабушки с дедом, которые на этом языке общались довольно часто, а языки мне с малолетства давались легко. Года в три я услышал, как папа прошептал маме не по-русски, что когда я усну, они пойдут в гости. Я заплакал, а папа сконфузился: «Все, Манюрка, смысла нет – он понимает». И больше никогда они не говорили на идиш, а только на прекрасном и чистом русском языке, без диалекта и интонационных примесей.
Слово «еврей» нельзя было произносить всуе – оно было ругательное и постыдное. Я впервые столкнулся с этим словом «лицом к лицу» в пять лет. Ко мне подошел мальчишка лет десяти из соседнего дома, перекинул папироску во рту из угла в угол и спросил: «Ты евреин? Евреин?». Я молчал, не зная, что ответить. Стоял, весь в липком ужасе с головы до пят. А мучитель, видя, что я не могу произнести ни слова, объяснил: он слышал дома, что у евреев…. И так далее. Не добившись от меня ничего, он махнул рукой и ушел с дружками, а я долго плакал за сараями, понимая, что не могу расспросить у родителей значения ни одного из этих ужасных слов. Особенно меня убило слово «евреин» в контексте всего остального: в глубине души я подозревал, что я – это он и есть.
Первого сентября 1954 года я пошел в первый класс. Учительница попросила каждого встать и назвать фамилию, имя и национальность, чтобы записать в журнал. Когда дошло до меня, она, добрая душа, после произнесенного имени махнула рукой: садись, мол. Но кто-то из пацанов подсмотрел, что она вписала дальше, и завопил на весь класс: «ЕВР!!». Все так и покатились со смеху: «Евре! Евр!! Ой, не могу…».
Прошло более полувека, а в этом месте на глаза привычно накатывается недовыплаканная детская слеза. По Станиславскому, это называется «эмоциональная память».
А как началась Ваша популярность в Москве?
Потихоньку, в Москве, меня стали куда-то приглашать. Потом моим домом стал Дом актера, меня приютила Маргоша Эскина. Вечная ей память. Блистательный директор. Она устроила мне концерт. Меня увидели и заметили. Люди увидели, что я владею аудиторией — так и стал выступать. Однажды мне позвонил известный сатирик Лион Измайлов и пригласил в свой театр «ПЛЮС» (Профессиональные любители юмора и сатиры). Когда я вышел на сцену уже в этой компании — а там были и Ян Арлазоров, и Клара Новикова, и Фима Шифрин, Миша Грушевский — Москва меня, наконец, приняла. Люди, которые иной раз и не здоровались со мной, начали звонить, приглашать на разные концерты. Те, от кого зависела моя жизнь, увидели, что на мне они могут заработать.
Расскажите про Вашу знаменитую коллекцию актерских баек.
Считается, что у меня самая большая коллекция актерских баек. В какой-то момент я понял, что это ниша, которая пока никем не занята, и что это может стать очень интересной фишкой актерского творчества. Я стал их собирать, обрабатывать. И как результат — вышла книжка «Актерская курилка», которая пользуется большим успехом, и которую я с удовольствием дарю своим друзьям и поклонникам.
