Москва, Берлин, Лондон, Тель-Авив – для развития и роста нет географических преград. О любимом деле, построении аналитических моделей событий и о том, что происходит в киноиндустрии на различных континентах, нам рассказала талантливый и молодой режиссер Дарья Шерман.
Даша, как началось твое еврейство и знакомство с традициями?
Чем старше я становлюсь, тем больше моя жизнь завязывается с Израилем и еврейством. Первый раз я серьезно задумалась о национальных традициях, когда получила израильское гражданство. К тому моменту половина моих родственников по отцовской линии уже проживала там, но меня саму не тянуло, а после того, как я получила израильский паспорт, внутри что-то начало меняться. Сейчас я стала еще глубже связана с этой страной в связи с выигранным грантом в рамках немецко-еврейской программы.
Это был конкурс в области кинематографии?
Раньше я считала, что выиграть грант – это из мира фантастики и простому, хоть и талантливому человеку этого добиться невозможно.
Вообще идея подать заявку на участие пришла спонтанно. Мне позвонила подруга из Берлина и рассказала про проект Out of Place, спонсором которого выступает Gesher Film Fund и ЕС с целью воссоздания понимания между еврейской и немецкой нациями и объединения разных этнических групп. Суть заключается в том, чтобы снять документальный фильм про героя, «пребывающего не на своем месте», то есть не там, где он родился или где его настоящее предназначение. По результатам конкурса были отобраны пять проектов с каждой стороны – Израиля и Германии. Каждый из них представляет собой короткометражный фильм. По итогу все фильмы объединят и сделают полноценную полнометражную картину, которая будет показана на всех крупнейших фестивалях, начиная с Тель-Авива и вплоть до Канн.
И кто стал вашим героем?
В итоге мы решили делать фильм про мигрантов из Африки, которые предпринимают попытки интегрироваться в немецкое общество. Не имея ни прав на работу, ни средств к существованию, многие из них начинают торговать наркотиками. У них есть «свое» место в Берлине – парк, где их довольно много. Люди обычно сторонятся и побаиваются ходить мимо. Мы познакомились с женщиной, немкой, которая переступила эту невидимую стену безразличия: теперь многие ребята из парка работают у нее в пекарне. Она научила их печь, отдала им одну из своих квартир (которую раньше сдавала) под жилье, организовала для них бесплатные курсы немецкого. Такой настоящий альтруизм.
Как ты думаешь, отличается ли восприятие твоих картин израильской и российской публикой и, скажем, в европейских странах?
Конечно. Если взять мой фильм про альтруистский акт немецкой женщины по отношению к африканским беженцам, то европейцы восторженно принимают его ввиду того, что они рассматривают жизнь через индивидуалистический подход, в отличие, к сожалению, от российского общества. Израильская аудитория к этой картине очень неравнодушна в связи с тем, что этому народу также пришлось многое пережить и прочувствовать на собственном опыте.
Что для тебя значит показ твоего фильма на Священной земле?
Я очень рада. Для меня это очень важный этап, когда многое во мне перестраивается, у меня появляется ощущение этой страны и народа.
Почему ты выбрала профессию режиссера?
Сначала я хотела быть актрисой, потом поняла, что с моим серьезным аналитическим складом ума я там вряд ли буду нужна. Тем более, что с режиссурой история началась еще в самом детстве: когда мне было шесть лет я уже устраивала спектакли со своими друзьями, именно режиссировала, зачастую помимо их собственной воли.
Мне нравится «генерировать миры», рассказывать истории. Моя мама говорит, что «ты должна делать то, чего ты не можешь не делать» – и в режиссуре я нашла именно это: единение всего, чем бы я хотела заниматься.
Стезя режиссера предполагает определенные творческие гены. Признавайся, кто в семье из этой среды?
У меня, наверно, не было шансов не идти по этому пути. Вся моя семья по маминой линии – творческие люди: мама – режиссер документального кино, отчим – актер, бабушка и дедушка тоже из актеры.
Как ты считаешь, что сложнее создавать короткометражное или полнометражное кино?
У каждого кино свои сложности. Что касается полнометражного, то я с этим мало знакома, так как в моем «профессиональном багаже» нет еще ни одной такой картины. Так что, «не скажу за всю Одессу», но вот о трудностях короткометражного кино с удовольствием: зачастую получается 15-минутная куцая лента, содержащая в себе огромное количество нюансов и «зацепок» на полный метр. Помимо этого, зрителям не всегда понятен жанр такого кино. У него как бы нет предназначения. Ну, фестивали, а дальше что?
Как думаешь, в чем причина?
Это связано, как правило, с тем, что просто не хватает бюджета отснять полноценную картину, но идея-то на крупномасштабный фильм! Получается такая не самодостаточная «заявка на полный метр».
По-другому ли видится окружающий мир через камеру?
Моя задача состоит в том, чтобы рассказать историю. Главная функция режиссера – коммуникация и сотрудничество в команде, для того чтобы и всем остальным захотелось рассказать ту же историю.
Для меня восприятие меняется не столько визуально, сколько в анализе происходящего. Поскольку я живу в бесконечном выслеживании причинно-следственных связей, желаний и нужд, это накладывает отпечаток на отношения к ежедневным событиям.
После окончания ГИТРа, ты уехала в Лондонскую киношколу –для повышения профессиональных знаний?
Да. Тем более, что в ГИТРе нас обучали документальному кино, а не игровому. Сейчас я мало-помалу начинаю ощущать приобретаемый профессионализм – я знаю, как надо построить творческий механизм, чтобы он был эффективным.
Чем отличается образовательный подход за рубежом от российского?
Например, в Лондоне не сухие оценки, «бьющие по рукам», а выставляются по четкой структуре и сопровождаются комментариями на лист формата А4. На мой взгляд, каждый человек ценен сам по себе и его нужно рассматривать как индивидуальную личность, но не пытаться подогнать под субъективное мировоззрение преподавателя.
Как ты относишься к критике, и помогает ли она развиваться?
Многое зависит от того, как и на каком этапе обрушивается критика. На стадии зародыша это может вызвать очень болезненную реакцию.
В твоих сюжетах рассматривается проблема насилия. Это очень сложно и тяжело… Почему ты выбрала эту тему?
Во-первых, есть определенная загвоздка в моем карьерном развитии – что бы я ни делала, все равно в конце получается светло, я не умею создавать деструктивно действующее на психику кино. Во-вторых, мне очень интересен процесс взаимодействия людей. И нужны такие ситуации, где герои себя проявят – мы все знаем, что больше всего человек показывает истинное лицо именно в опасных ситуациях.
Итак, у тебя два проекта?
Да, в рамках немецко-еврейского гранта документальная картина, которая повествует о судьбе африканских мигрантов, а второй – игровой фильм, посвященный теме насилия, для которого я пытаюсь набрать необходимое финансирование с помощью кикстартера.
В этом, на сколько я знаю, тебе помогает Михаил Ширвиндт. Как вы познакомились?
Он работал с моей мамой на «Первом канале»в рамках программы «Хочу все знать». И так получилось, что я решила пригласить его на мастер-класс в ГИТР. Затем я некоторое время трудилась у него на проекте, монтировала ролики и помогала по мелочам – так мы сдружились. Сейчас он очень поддерживает меня и мой проект, например, недавно разрешил организовать у себя в еврейском кафе «Семь Сорок» вечер, направленный на сбор средств для фильма.
Что ты можешь сказать о современном российском кино?
По-моему, его сейчас просто нет. Потому что для меня кино – это то, что даже через боль и переживания, должно давать тебе надежду, вселять силы и вдохновлять на жизнь, но никак не наоборот.
Если говорить о ситуации в киноиндустрии в общем, то сейчас наблюдается тенденция, что герои, которых мы видим на экране, стали совершенно далекими от реальной жизни, и зритель не может себя идентифицировать с ними. Это даже больше популярно в Европе: фильмов про, так называемые, меньшинства, куда больше, чем про большинство. Это и понятно – есть желание обратить внимание общества на то, на что многие закрывают глаза, показать то, что люди не знают. Что мне не нравится в этом веянии, так это его «трендовость». Как бы смысл сразу теряется: фильму на политически злободневную тему практически 100% гарантировано попадание на любой фестиваль. Все меньше и меньше универсальных общечеловеческих историй и все больше этнических. Это хорошо с точки зрения развития толерантности, но, на мой взгляд, часто становится маркетинговым ходом.
С точки зрения свободы творчества – где чувствуется больший простор?
На мой взгляд, он внутри самого человека. Если сравнивать по странам, то это очень индивидуально. Например, кому-то нужна советская диктатура, чтобы творить. Кто-то наоборот может творить только на побережье в Ницце, попивая чашечку кофе. Я, скорее, хочу отнести себя ко второй категории. Без Ниццы я, конечно, обойдусь, но, когда меня «палкой погоняют», я закрываюсь и не могу творить.
А как обстоят дела с цензурой?
В Израиле она, безусловно, присутствует. Но молодое поколение кинематографистов снимают очень интересные фильмы, которые поражают своей чистотой и искренностью историй. Конечно, немаловажным фактом еще является и большой объем выделяемой финансовой помощи на развитие индустрии.
Планируешь снять кино там?
Да, я вынашиваю идею создать фильм про «День памяти жертв Холокоста», когда на территории всей страны в течение нескольких минут воет сирена и все замирает. Это достаточно сложный проект, который требует очень детальной проработки и глубокого исследования.
Какую главную идею ты хочешь донести до зрителей в своих картинах?
Я хочу, чтобы мои фильмы помогли зрителям любить и ценить жизнь «здесь и сейчас».
Поддержать проект молодого режиссера можно по ссылке https://www.kickstarter.com/projects/maxlovell/one-day-3.
Автор: Анастасия Бойко
