«Играю в жизни разные роли, но одинаково важные»

«Играю в жизни разные роли, но одинаково важные»

В тринадцать он собрал первый домашний компьютер, в двадцать два – получил диплом математика-инженера, в двадцать три – стал одним из волонтёров-организаторов проекта «Лимуд-Москва», а в тридцать два – папой. В интервью нашему сайту Михаил Либкин рассказал, почему не смог бы выжить на необитаемом острове, зачем ему 2 тысячи процессоров и какие неожиданные находки обнаружил в архивах ОРТа, в котором работает уже 19 лет.

– Михаил, как вы сами себя определяете? Вы прежде всего кто: математик, специалист, который занимается вопросами образования или глава семьи и папа?

– В первую очередь – человек. И, мне кажется, неплохой. В разных обстоятельствах, оставаясь Мишей Либкиным, я играю разные роли, которые одинаково важны. Образование у меня математическое, но я не могу сказать, что я – математик, потому что я не занимаюсь решением математических проблем каждый день. Хотя, мы, математики, знаем, что любая проблема имеет математическую модель. Всю жизнь я работаю на стыке образования и информационных технологий. Вовлечен – что очень важно – в некое культурное пространство и культурную жизнь со времен моего участия в проекте «Лимуд», который появился больше 13 лет назад в России. На подготовку к «Лимуду» у меня уходит всё свободное время 3 месяца в году. Но есть основная ежедневная работа в ОРТе (Общество ремесленного труда). Когда я нахожусь там, я в первую – очередь сотрудник моей организации. Но при этом я не перестаю быть папой троих детей. Если мне позвонит жена и скажет, что надо обратить внимание на что-то дома, конечно, это будет в приоритете. Я очень люблю свою семью, отвечаю за нее, и она за меня отвечает, что очень приятно.

Последние месяца два я мою всю посуду по вечерам. До этого я это делал не всегда. Но это не значит, что раньше я был плохим мужем и папой. Нет. Если я не помою посуду вечером, ее утром помоет жена. Вот и все. Мы просто заботимся о своей семье. Каждый выполняет какую-то свою роль. Я думаю, надо стремиться к тому, чтобы становиться все лучше и лучше. В любой роли в жизни.

– А в детстве кем мечтали стать?

– С детства меня всегда привлекала электроника. Я с младшей школы, если не раньше, начал что-то паять. Помню, мы с папой сделали детекторный приемник – без батарейки такой. Пошли в дом, в котором жили мои бабушка с дедушкой, поднялись на 5 этаж, протянули антенну, и радио заработало.

Примерно в 8 классе я собрал из какого-то барахла первый домашний компьютер. Спустя года два у меня появилась идея создать музей вычислительной техники. Я начал собирать всякие экспонаты – от советских компьютеров до всяких редкостей. Потом понял, что это никому не интересно, кроме меня. И сконцентрировался на коллекционировании процессоров. Они маленькие и их удобно систематизировать. Сейчас у меня больше 2 тысяч разных процессоров. Есть даже первые – еще допроцессорной эры, т.е. когда процессор представлял из себя несколько микросхем, объединенных на одной плате. А вот современных у меня не так много. Я вообще думаю, что наши дети уже не будут знать, что такое процессор, потому что все в электронике меняется.

Кстати, в мире еще есть коллекционеры процессоров – примерно 200 человек. Я лично знаю человек 30. Мы общаемся, обмениваемся процессорами. Есть на свете люди с чудинкой. Вот это – моя чудинка.

– Какие качества вам помогают двигаться вперед, к целям, а какие мешают?

– Помогают? Я увлекающийся очень человек, неравнодушный. Мне противно делать что-то просто для того, чтобы это сделать. Если делаю что-то, я делаю это хорошо. Хочется, чтобы это было круто. Это не перфекционизм, это именно неравнодушие. Мне кажется, мне можно доверять. Это важный момент. Когда нужно сделать что-то честно, я делаю это честно. Я не обманываю людей. Жена говорит, что у меня хорошее чувство юмора.

Что мешает… Боязнь изменений. Когда делаю какой-то шаг, я очень хорошо обдумываю все возможные последствия. Может, было бы лучше рисковать. Не знаю. Хотя, мои друзья и коллеги говорят, что, если мы вступаем вместе в какую-то историю, эта история подстрахована со всех сторон.

Еще я тяжело с вещами расстаюсь. Это тоже мешает жить. И очень сильно привязываюсь к людям.

– За что бывает досадно?

– В профессиональном плане есть вещи, которые я стесняюсь делать. Иногда надо попросить что-то у человека в лоб, а я стесняюсь. Мне очень несложно отдавать. Почти всегда делаю то, что меня просят. Но мне сложно просить. Особенно для себя.

У меня есть друг в Америке, коллега по ОРТу. Джим его зовут. Он разговаривает с людьми на улицах. Я ему дико завидую, потому что я стесняюсь это делать. Если бы я не стеснялся, я бы с удовольствием разговаривал с людьми на улицах. Я очень люблю, когда мне люди задают вопросы. Бывает, стесняюсь звонить людям на мобильный.

– За что вам бывает стыдно?

– Когда шумлю на родителей. Я могу сорваться и что-то грубое сказать. Не всегда хватает совести извиниться. Ну, вот по-честному. Правда, последние годы, как мне кажется, я научился извиняться. Наверное, это с появлением детей связано, потому что я стал понимать, как больно, когда тебе твой ребенок говорит что-то. Даже если не думает так. Это некое влияние семьи на меня, потому что я теперь понимаю, как это отзывается в человеке.

В семье, где вы росли, были еврейские традиции?

– Мои родители – евреи, но они жили в другое время. Оба инженеры. Советские. Какие там традиции? Это я уже закончил еврейскую школу. Там и началось знакомство с еврейством. Еще были молодежные лагеря. Самый важный для меня опыт – лагерь ИКЦ (Израильский культурный центр), куда я ездил 8 лет подряд. Там я увидел совсем другое отношение к личности, уважение к людям. Там очень хорошая программа была, очень высокий интеллектуальный и культурный уровень молодых ребят. Со многими я дружу до сих пор. Многие из них профессионалы высокого уровня в самых разных областях.

С женой Аней мы тоже познакомились через еврейскую организацию. Если не ошибаюсь, это было в 2005 году. Я был на семинаре для тех, кто интересуется историей Холокоста, Аня – на семинаре для вожатых детских лагерей. Семинары проходили в одном месте. Но про Аню я уже что-то слышал, она была в отряде у моего брата в Сохнутовском лагере.

– Вы вместе больше 13 лет?

– Да. Хотя, мы очень разные. Я – технарь, у меня склад ума технический, аналитический. Аня не любит математику. Я очень люблю большие компании, а Аня не любит. Но при этом Аню все любят. Аня очень легко меняет что-то в жизни. Прямо очень легко. А я нет. Я однолюб в этом плане. По крайней мере, пока. Удивительно, но при том, что у нас с Аней разные взгляды на вещи, нам вместе хорошо. Это не значит, что у нас нет каких-то недопониманий. Но мы все обсуждаем. Кто-то уступает. Раньше это почти всегда была Аня. Сейчас, мне кажется, что 50 на 50. Я не помню ситуации, чтобы у нас был крик в семье. Никогда. У нас хорошая еврейская семья.

А еврейская семья – какая она?

 – Я не сторонник формальных критериев: не едят свинину – еврейская семья, едят – нееврейская. Или – в еврейской семье все мужчины должны быть обрезаны. Та семья, которая считает себя еврейской, и есть еврейская семья. Я видел тысячи вариантов еврейских семей.  Понятно, что наличие православных традиций в семье делает семью нееврейской. Но это не значит, что потомки не могут вернуться к корням, к идентичности.

Мы с женой с уважением относимся к еврейским традициям. Много раз ездили в Израиль. Там была и наша с Аней свадьба – хупа. Мы ходим на пасхальный Седер, когда приглашают. Бываем в синагоге на Йом Кипур. Три года назад на Йом Кипур попали в синагогу во Флоренции.

Я знаю базовые основы иврита, но не говорю на иврите свободно. Надеюсь, мои дети будут учиться в еврейской школе и изучать иврит. Но при этом они должны хорошо знать русский и английский языки.

Детей у нас с Аней трое, и все имеют еврейские имена. Это наше уважение к традициям. Лет 80 назад у всех евреев были еврейские имена. У меня в роду евреи и по маминой, и по папиной линии. У Ани тоже.

Еврейская жена и еврейская мама. Какие они?

–  Так же, как я не могу назвать критерии еврейской семьи, не могу дать определение еврейской жене и еврейской маме. Я считаю, что хорошая мама – это хорошая мама, плохая мама – это плохая мама. Они могут быть разных национальностей. Любая хорошая мама любит своего ребенка, защищает его. Плохая мама делает своему ребенку больно. Не важно, каким способом. И то же самое с женой. Не хочу уходить на уровень анекдотов. У меня нет анекдотов в семье, у меня очень хорошая семья. Мы все решения по детям принимаем вместе с женой, кроме решения, что им есть сегодня на обед, которое жена принимает без меня.

 Что для вас главное в воспитании детей?

– Я боюсь слова «воспитание». Мы просто живем, растем и развиваемся вместе. Мы не подвергаем детей никакому насилию. Я так часто вижу, как на детей орут. А зачем орать? Это ж не помогает. Ты просто делаешь больно близкому тебе человеку, который тебе полностью доверяет. Мы с женой стараемся сделать так, чтобы дети не боялись пробовать, трогать, чтобы они не боялись задавать вопросы.

Это тяжело, но я понимаю, что у ребенка есть интерес, который может не совпадать с моим. И он имеет на это право. Даже если ему два года.

До появления детей я думал, что наша с Аней жизнь не поменяется, просто нужно будет кормить еще один рот. Потом понял, что это вообще не так.

Я учусь жить в одном пространстве с тремя очень интересными сожителями, которых я очень люблю. Учусь у них терпению, демократичности, принятию другого человека.

Если не знаю, что делать в какой-то конкретной ситуации, я спрашиваю у Ани. Она проводит с детьми намного больше времени, чем я. И она большой молодец в этом вопросе.

У наших детей очень хорошие отношения, но это не значит, что они не ссорятся. Например, один ребенок колотит другого. Мне по-человечески очень хочется влезть, защитить слабого по моему мнению. Я ж не знаю, что этот слабый до этого пирамидку разломал. Может быть, и случайно. Аня мне объясняет, что делать этого не надо в большинстве случаев, если это не угрожает здоровью. Во-первых, дети должны научиться решать свои конфликты сами, во-вторых, они должны научиться взаимодействовать. В-третьих, они не должны иметь модель, когда есть большой взрослый, который придет и все разрулит.

Меня Аня научила, что, если ты хочешь сказать ребенку «нет» на что-то, подумай, есть ли причина реально сказать «нет». Прыгать по лужам? Нет. А почему – нет? Мы не отстираем потом это? Отстираем. Мы не отмоем ребенка? Отмоем, скорее всего. Если это лужа, в которой невозможно утонуть, то почему – нет?

Я очень надеюсь, что наши дети вырастут счастливыми. Это, наверное, самое главное.

– Характеры у детей разные?

– Все трое разные. Правда, с Геней еще не понятно. Ей всего два месяца. У нее только начинает что-то проявляться. Хае – три с половиной года, Яше скоро исполнится два, и они очень разные. У них разные интересы. Они разные по активности. Хая может сидеть и читать книжку полтора часа одна. А Яше надо все сразу – здесь и сейчас.

Первое слово, которое сказала Хая, было «дай». Яшино первое слово было «больно». Прям очень еврейский ребенок.

– Самые счастливые моменты вашей семейной жизни?

– У нас большинство счастливых моментов, если не считать рождения детей, связано с путешествиями. Путешествуем мы много. Это очень круто. Только за прошлый год мы были на Кипре, в Аргентине, Японии. С детьми темп уже другой, конечно. Мы любим музеи, выставки, архитектуру. Мы много ходим пешком, ездим на общественном транспорте, как это делают местные люди. Едим в дешевых забегаловках. Нам хочется почувствовать город, услышать его, посмотреть. В Европе очень часто нет занавесок на окнах и видно, как люди живут, как дом обставлен, какие книги на полках стоят. Это очень интересно. В книжные магазины я захожу в любой стране, где я бываю. А, вот, на пляже я в своей жизни ни разу не был. Люблю просто посидеть у моря, посмотреть часик, а потом ехать дальше.

– Если бы вы с детьми отправились на необитаемый остров, что бы с собой взяли?

– Жену бы взял с собой! Она соберет все, что надо. Уверен абсолютно. А можно я туда не поеду? Не хочу на необитаемый остров! Я там не выживу! Мне нужен социум. Я не смогу жить без людей. Я поддерживаю свою квалификацию по информационным технологиям, но все-таки больше работаю с людьми. Мне нравится разговаривать с людьми, нравится узнавать истории. Нравится водить людей по Москве. Я ее неплохо знаю по сравнению с теми, кто просто здесь живет и ничем не интересуется.

У меня есть один очень интересный знакомый. Он профессор, очень серьезный микробиолог. Он мне как-то рассказал, что ходит думать. Идет и думает. Господи, как же это гениально. Это же так важно просто походить, подумать! И я периодически хожу думать. Последний раз несколько дней назад я ходил думать. Прошел 18 км от работы домой пешком.

– О чем думали? О жизни, семье и новых планах?

– Да, обо всем. И новых планах тоже. В следующем году ОРТу будет 140 лет. Мне хочется сделать что-то очень крутое. Я нашел большое количество исторического материала, который не был известен раньше. Это дико интересно. Например, как организация работала в начале своего создания – с 1880 до 1938 года. Обнаружил, например, что среди тысяч людей, которые поддерживали ОРТ в 19 веке, было несколько из семьи Шнеерсонов. Нашел адрес ОРТа в Москве, где работала организация до 1938 года. В одном из зданий сейчас находится вход в метро Охотный ряд. Есть много малоизвестных вещей, которыми мы, российские евреи, можем гордиться.

Идей, желаний много. Когда какой-то проект запускаю и вижу, что он получился, испытываю дикий драйв. Я не знаю, что такое «свободное время». Я его себе не оставляю. Мне есть чем заняться.

 

Автор: Елена Кондратьева

Фото: Алексей Кудрик

 

 

Читайте также