Он собирался стать программистом в Израиле, но стал преподавателем иудаики в Москве. Он уехал в российскую столицу на год, но живет здесь вот уже четырнадцать лет. Он – посланник Любавического Ребе, и признается, что понимание этого помогает ему в воспитании шестерых детей. Наш собеседник – проректор женского еврейского института Махон Хамеш Моше Рохлин – рассказал нам о том, отчего в первые дни по приезду в Россию был в шоке, чем отличается израильская молодежь от российской и почему мы живем в ключевое время.
Когда я начала готовиться к интервью и искать о вас информацию – поразилась. Вы проректор института Махон Хамеш, консультант по еврейскому образованию, участвуете в семинарах, ведете несколько проектов неформального образования, более того – отец шестерых детей! Как вам удается все успевать?
Конечно, не удается. Во всяком случае, я недоволен тем, как я успеваю. Но мне помогает то, что многие мои виды деятельности не противоречат друг другу, а наоборот – дополняют. Опыт, который я получаю в общении с учениками, помогает выстраивать взаимоотношения в семье, с собственными детьми. А семейный опыт дает дополнительные силы для того, чтобы работать с людьми. К тому же, когда близкие понимают, чем ты занимаешься, зачем ты этим занимаешься и почему это для тебя важно, то благодаря этому пониманию и поддержке, разные виды деятельности начинают дополнять друг друга.
А зачем вы всем этим занимаетесь? Сами себе как отвечаете на этот вопрос?
Я, несомненно, ощущаю определенную миссию в том, чтобы быть соучастником процесса возрождения еврейской жизни в Москве, в России, на постсоветском пространстве в целом. Ведь моя семья – выходцы из России. К тому же в юности мне посчастливилось попасть в учебные заведения хабада, вырасти на учениях Любавического Ребе, перенять его позицию о том, что задача «номер один» для любого еврея – заботиться о возрождении еврейства в любой точке планеты. Это все одна сторона ответа на вопрос «зачем я этим занимаюсь?». Есть и другая. Лично мне очень близка работа с молодежью, она интенсивна, ярка, интересна, она никогда не дает состариться и предполагает серьезную отдачу. Это мотивирует. Но есть и третье. Сегодня на земном шаре очень мало мест, где возможности для возрождения еврейской жизни и интерес к ней настолько яркие, как в России. Здесь в этом смысле – уникальное стечение возможностей: как с точки зрения благоволения властей и финансовой составляющей, так и с точки зрения статуса еврейской общины и растущего интереса к ней. Ведь российское еврейство было очень сильно ассимилировано в период советской власти, но сегодня былого отторжения еврейства нет. Напротив, есть здоровый интерес. Люди в России хотят знать, хотят задавать вопросы, и это очень хорошо.
Семье, в которой вы выросли, в советское время удавалось соблюдать религиозные обычаи?
Я родился в Ленинграде в абсолютно ассимилированной семье. Однако, незадолго до моего рождения все же начался интерес к возрождению еврейства. Мой дед стал активно увлекаться еврейской историей, участвовать в еврейских семинарах в Петербурге в 70х годах. Родители мои, по образованию химики, тоже в студенческие годы стали задумываться о своем еврействе. В те времена не было таких стремительных процессов, какие мы наблюдаем сегодня: вчера человек ничего не знал о своем еврействе, а завтра он уже раввин. Тогда все шло медленно, аккуратно, источников было очень мало, люди познавали все по крупицам. Когда мне было около пяти лет, родители стали соблюдать. Мы тогда еще жили в Ленинграде. Хотели уехать в Израиль, но получали отказ до 1984 года. После репатриации я, будучи ребенком, гораздо быстрее моих родителей интегрировался в религиозную среду. Пошел учиться в хейдер, в йешиву. На сегодняшний день моя семья абсолютно разнообразна в смысле взглядов на жизнь. У меня двенадцать братьев и сестер: одни более религиозные, другие – менее, есть совсем не религиозные.
У вас с ними есть разногласия на религиозные темы?
Абсолютно нет. Мы все прекрасно общаемся. Не может быть поводов, чтобы не общаться. Наоборот: различные взгляды – повод посидеть, поговорить, поспорить. Я безумно благодарен своим родителям за то, что они воспитали во мне живой интерес к другим людям, к тем, кто мыслит не так же, как я, имеет иную точку зрения по важным вопросам.
Получилось, что вы выросли в Израиле, и ваша жизнь уже не была связана с Россией. Как получилось, что вы снова приехали сюда?
Действительно, я рос абсолютно как типичный израильской мальчик. Правда в середине 90х годов у меня появились русскоязычные друзья в йешиве, новые репатрианты. Для них я казался странным: вроде давно уехал из Ленинграда, а по-русски говорю, к тому же прекрасно владею ивритом. Так шло время, и в Россию я не собирался. Но в 2002 году ко мне обратился директор женского еврейского института «Махон Хамеш» в Москве с приглашением приехать и усилить кафедру иудаики. Сначала мы с женой отнеслись к этому скептически. У нас было двое детей. Мы заканчивали образование в области информатики. Я и не думал делать религиозную карьеру.
Почему же вы согласились?
В какой-то момент мы с женой подумали и решили, что пришло время отдать дань: кто-то вкладывался когда-то в нас и в наших родителей, теперь пришло наше время. К тому же отнеслись к этому как к некой авантюре. И решили поехать на годик. Мы взяли мебель, пожитки, арендовали помещение в Израиле, куда все это сложили на хранение. Однако, «годик» длится вот уже четырнадцать лет. Через 5-6 лет жизни в России я сел и посчитал, сколько мы уже заплатили за хранение наших вещей в Израиле, все бросил, срочно поехал туда и все разобрал. И теперь спокойно живем здесь.
Москва – это город, к которому невозможно относиться равнодушно. Помните свои первые впечатления по приезду сюда?
Да. Я думал: «Ужас! Что мы наделали! Как я мог такое сотворить со своей семьей!».
Что произошло? Почему?
Мы прилетели с двумя детьми, с кучей чемоданов, нас выгрузил водитель у синагоги МЕОЦ и уехал. Был август: из израильской жары мы в одночасье попали в московский промозглый ветер и дождь. Стоим у здания, но совсем не уверены, что мы там, где нужно, потому что нас никто не встречает. Нас должны были встречать, но никого нет. Я бросаю семью, бегаю по этажам. Позвонить по мобильному не могу – мне объясняют, что есть какие-то нюансы с «восьмеркой». В общем, за эти полчаса, на которые задержался наш встречающий, я понял, что в мгновенье превратился из человека, живущего в современной мобильной высокотехнологичной стране, в абсолютно беспомощного, который даже не может позвонить по телефону. Подобных мелочей, омрачающих жизнь, было много. Первые дни были очень тяжелые. Потом начался процесс привыкания к местному менталитету. Помню, меня поражали совковые магазины, где тебя обслуживают так, будто делают одолжение. Думал про себя: «Я вроде хочу у вас просто купить, а вы смотрите на меня, будто сейчас побьете». Но потом очень быстро я с головой ушел в работу. В конце концов, мы с женой поняли, что магазины бывают разные, люди – тоже. Все наладилось.
Четырнадцать лет – серьезный срок. Можете сказать, что полюбили российскую столицу?
Чувствую себя здесь уверенно. Но сказать, что люблю Москву, не могу. Хотя, возможно, это какие-то петербургские гены дают о себе знать. Мальчик, который родился в Ленинграде, априори не может признать, что ему нравится Москва. А если серьезно говорить, то я люблю Иерусалим. Ведь как бывает? Люди живут там, где им случилось родиться или где они оказались по стечению жизненных обстоятельств, либо, где им выгодно жить. Это не плохо, это нормально. Но есть люди, которым посчастливилось всей душой так полюбить какую-то землю, что можно быть уверенным на 100 %: это – моя земля. Израиль – моя земля. Земля, за которую я служил в израильской армии, понимая, чем это чревато. Израиль – мое родное любимое место. Также у меня есть ностальгическое теплое чувство, когда я думаю о Питере. А Москва – это город возможностей. За эти возможности, за людей, с которыми я здесь встречаюсь, за то, что имею возможность работать, за культурную жизнь этого города, я Москве благодарен. Есть вещи, которые делают мою жизнь здесь интересной и комфортной.
Как отличается московская молодежь от израильской?
Как небо и земля, особенно по интенсивности вовлеченности в проблемы своего государства. Я много общаюсь с моей шестнадцатилетней сестрой, которая живет в Израиле. Ее искренне волнуют такие вопросы, как арабо-израильский конфликт, взаимоотношения религиозного и нерелигиозного общества, социальные столкновения между европейскими евреями и выходцами из стран Африки. Среднестатистический подросток в Москве не вовлечен в подобные вопросы. Хотя российская молодежь классная, очень открытая, творческая, культурно развитая. Но объективно говоря, подростки здесь не живут в интенсиве общественно значимых проблем. У них в этом смысле более спокойная жизнь, нежели у израильских подростков.
Почему это происходит, как по-вашему?
Вовлеченность в социальные проекты играет огромную роль. Моя шестнадцатилетняя сестра в Израиле, естественно, еще учится в школе, однако сейчас в ее жизни главное – то, что она работает волонтером на скорой помощи. Для этого она прошла специальные курсы, по итогам которых ее допустили. Причем быть волонтером на скорой помощи – занятие не на часик-два в неделю. У сестры совершенно реальные ночные смены по 8-10 часов, она сопровождает бригаду, которая выезжает на реальные случаи, в том числе, теракты. Она знакомится с настоящими ранениями, видит страдания, понимает жизнь со всеми ее рисками. В Израиле это общая практика, не единичный случай. До этого сестра была в каком-то лагере, специализирующемся на развитии толерантности между разными прослойками населения Израиля. И это её тоже сильно увлекало. Израиль – государство, которое не заставляет, но всячески мотивирует подростков вовлекаться в социальную жизнь. В России сегодня, к сожалению, этого нет. Но возможно, не готов еще и менталитет: большинство знакомых мне родителей в Москве просто не отпустят своих детей-подростков работать на скорой помощи.
Тяжело ли вам в Москве, полной соблазнов, воспитывать детей, основываясь на законах Торы?
Одна из главных вещей, которые помогают мне в этом ключе – то, что мы – посланники Любавического Ребе. Дети растут и все понимают. Мы для них – не просто израильтяне, которые нашли работу в Москве, ходят на нее и зарабатывают деньги. Дети растут с пониманием определенной миссии, которая у нас в семье ежедневно обсуждается, проговаривается. У них не возникает вопрос: «Почему папа живет на работе, а папина работа живет у нас дома?». Они все понимают. Мои старшие дочери – подруги моих выпускниц. Поэтому понимание, зачем мы здесь, наша миссия, цели ставит для моих детей все происходящее в этом городе под определенным ракурсом. При этом, конечно, они успевают жить в Москве какой-то своей жизнью. Если моя дочь собирается в парк, безусловно, я не говорю ей: «Дорогая, как это укладывается в нашу общую миссию?». Но верное понимание того, зачем мы здесь, очень помогает в правильном еврейском воспитании детей. Это первое. Во-вторых, еврейский мир не несет одни только ограничения, есть ведь и преимущества: моим детям, как и моим студентам, открывается увлекательный мир. К тому же, вопрос столкновения светского мира и религиозного постоянно возникает в моих беседах со студентами. Я обсуждаю его и со своими детьми тоже.
Каким вы видите будущее еврейства в России?
Предсказывать что-либо в этой стране я не могу, но на сегодняшний день я наблюдаю два абсолютно противоположных процесса. Первый: молодежь много интересуется своим еврейством, например, участвует в программах нашего института, где открываются обширные горизонты для изучения. В целом, в России сегодня людям это очень интересно, об этом принято говорить. С другой стороны: среди молодых людей есть много таких, в которых кроме толики еврейства, намешано много чего еще, и их самоидентификация, в конечном счете, связывается с чем-то другим. То есть одновременно идет большой процесс ассимиляции вместе с возрождением еврейской жизни. Два взаимоисключающих процесса. Мы живем в ключевое время, которое определяет будущее.
Автор: Лера Башей
