Во-первых, это просто красиво…

Хотелось бы понять, почему в “Книге заповедей” Рамбам, говоря о заповеди обрезания, ссылается на слова, адресованные Авраѓаму (“Лех-леха”), а в “Мишне Тора” – на слова, адресованные Моше (“Тазриа”).

И вот что интересно. Рамбам в обеих книгах подчеркивает, что речь идет об обрезании сына. Проще говоря, он пишет, что отец обязан позаботиться об обрезании своих сыновей. Однако в заголовке раздела, посвященного заповеди обрезания, нет упоминания о сыне. Сказано: “Обрезать младенцев мужского пола на восьмой день”. Но обрезание сыновей упоминается только в истории Авраѓама (хотя и не в том стихе, который цитирует Рамбам). В Тазриа такого упоминания нет вовсе. Представляется, что со стороны Рамбама было бы логичнее везде, где он говорит именно об обрезании сыновей, ссылаться только на главу “Лех-леха”. Почему же он этого не делает?

Складывается впечатление, что при написании “Книги заповедей” Рамбам руководствовался Вавилонским Талмудом (Кидушин, 29а), где обязанность отца обрезать сына выводится из слов “И обрезал Авраѓам Ицхака, сына своего, на восьмой день, как заповедал ему Бог” (Берешит, 21:4), а при написании “Мишне Тора” – Иерусалимским Талмудом (Кидушин, 1:7), где тот же вывод делается из сказанного в главе “Тазриа” (“А на восьмой день обрезана будет крайняя плоть его”).

Но ведь известно, что Рамбам всегда приводит самое очевидное из толкований. В Вавилонском Талмуде толкование проще некуда, а вот в Иерусалимском – малопонятно, мягко говоря. Зачем же Рамбам, пренебрегая собственными методологическими установками, будет предпочитать неочевидное очевидному?

Судя по всему, дело в том, что Рамбам (в “Мишне Тора”) придерживается важного принципа, сформулированного им в комментариях на Мишну (Хулин, конец 7 главы), согласно которому все заповеди, которые мы исполняем – это заповеди, полученные на горе Синай. В частности, обрезание мы делаем не потому, что так было завещано Авраѓаму, а потому что Моше получил на горе Синай заповедь обрезать младенцев мужского пола, как это было заповедано праотцу Авраѓаму (еще один пример: запрет на употребление в пищу седалищного нерва, дублирующий запрет, полученный праотцем Яаковом).

Вот чем обусловлен выбор цитаты, приведенной в “Мишне Тора”. Но тогда становится непонятно, почему в “Книге заповедей” Рамбам предпочел процитировать “Лех-леха”. Не может же Рамбам быть настолько непоследовательным!

Более того, в “Книге заповедей” Рамбам подчеркивает, что речь идет о заповеди, данной Авраѓаму (“и это то, что было сказано Авраѓаму…”). Таким образом, наша заповедь об обрезании – та самая заповедь, которая была получена Авраѓамом (и повторена в разделе Тазриа).

Этот случай – единственный в своем роде. Дело в том, что о заповедях в целом сказано (ВТ, Шабат, 135а), что с дарованием Торы они обновились. То есть, даже если до дарования Торы имелись аналогичные заповеди, нас связывают обязательствами только их “аналоги”, полученные при даровании Торы. Прямым текстом подобное сказано о седалищном нерве (см. ВТ, Хулин, 101б): рассказываемое в главе “Ваишлах” касается только причины дарования заповеди. Но сама заповедь нам дана на горе Синай. Тем более это верно в отношении всех прочих заповедей, кроме заповеди об обрезании, единственной из заповедей Торы, которую мы исполняем не только “в память” о заповеданном Авраѓаму, но и потому, что это было завещано Авраѓаму. Поэтому, обрезая ребенка, мы думаем (и произносим вслух!), что таким образом он вступает в завет праотца Авраѓама!

Именно это стремится донести до нас Рамбам, когда пишет: “Всевышний, Благословен Он, заповедовал нам через Моше, учителя нашего, чтобы мы обрезали, как обрезал праотец наш Авраѓам, благословенна память его…”. То есть, с помощью обрезания мы заключаем тот самый завет, который заключил со Всевышним наш праотец. Предписывает нам это “обновленная” заповедь Торы (а значит, Рамбам сам себе не противоречит), но завет – тот самый завет. И обрезание – то самое обрезание.

Дополнительным подтверждением является тот факт, что практика исполнения заповеди об обрезании основана преимущественно на стихах, описывающих обрезание Авраѓама (включая наказание за нарушение этого предписания – отсечение души).

То, что в “Книге заповедей” цитируется “Лех-леха”, а в “Мишне Тора” – “Тазриа”, объясняется спецификой самих этих книг. “Книга заповедей” – сочинение не ѓалахическое, не законодательное. В нем перечисляются заповеди и дается их краткий обзор. Поэтому там цитируется раздел Лех-леха, где приводится основное описание и объяснение заповеди, а заодно подчеркивается принципиальный момент: заповедь Торы об обрезании младенцев мужского пола имеет прямое отношение к завету с праотцем Авраѓамом. Другое дело – “Мишне Тора”, сочинение сугубо ѓалахическое. В таком труде Рамбам обязан указывать источник, свидетельствующий, что заповедь дана нам при даровании Торы. Поэтому здесь он цитирует раздел Тазриа.

Заповедь обрезания уникальна двумя особенностями. С одной стороны, речь идет об одной конкретной заповеди Торы. С другой, завет со Всевышним – это глобальная тема: основа и гарантия святости Израиля, важнейшее свидетельство наших особых отношений со Всевышним. Не случайно одно из распространенных названий (и самоназваний) евреев – “обрезанные” (вообще, любые известные названия и самоназвания евреев свидетельствуют о верности Торе и еврейским обычаям). Евреи, по сути своей, сыны завета, так как являются потомками Авраѓама. А значит подлежат обрезанию. Обрезаны или не обрезаны по факту – вопрос технический, то есть не принципиальный.

Завет между Всевышним и еврейским народом имеет два аспекта. Во-первых, в силу завета евреи обязаны следовать Торе и исполнять заповеди. Во-вторых, завет есть выражение неразрывной сущностной связи между Всевышним и народом Израиля (независимо от исполнения или неисполнения заповедей). Выходит, завет обрезания – это и конкретная заповедь, и глобальный знак принадлежности к завету.

Рамбам приводит слова наших мудрецов (Авот, 3:11): “Всякий, кто пренебрегает заветом праотца Авраѓама (не сделал обрезание), несмотря на то, что есть у него заслуга изучения Торы и добрых дел (заповедей) – нет у него доли в мире грядущем”. Почему? Потому, что Тора и заповеди находятся на внешнем плане относительно еврея (хотя есть более высокие уровни, где еврей и Тора – одно целое). А обрезание – это проявление сущностного, оно делает еврея евреем, служит основой его еврейского существования. Чтобы учить Тору и исполнять заповеди, необходимо быть евреем. И завет (обрезание) если и не делает человека евреем автоматически, то, во всяком случае, “запускает” еврейство, дает ему реализоваться.

Поэтому исполнение заповеди об обрезании начинается со времен праотца Авраѓама, и после дарования Торы эта заповедь сохранила свою привязку к фигуре Авраѓама и его образу служения.

Завет между Всевышним и Авраѓамом не имеет отношения к Торе и заповедям. Этот завет – о создании еврейского народа, “завет между Мной и между вами и потомством твоим”. Ицхак и Яаков – это начальная стадия формирования народа, что касается и их личностного статуса. Даже те, кто считают, что праотцы не имели статуса евреев, безусловно, признают, что Ицхак и Яаков уже отличались от остальных потомков Ноаха. История Торы и заповедей начинается с дарования Торы, тогда как история еврейского народа, история его избранничества началась многими веками раньше – с заключения Авраѓамом завета крови. И хотя наши заповеди не связаны напрямую с тем заветом, само наше еврейство имеет к нему самое непосредственное отношение.

Отсюда и двойственный статус заповеди об обрезании. Обязанность обрезать сыновей – частная заповедь, одна из заповедей, полученных на горе Синай, не связанная непосредственно с заветом Авраѓама. Но воздействие, оказываемое обрезанием на душу, приобщение к еврейскому народу, к общине завета, является очевидным следствием завета Авраѓама.

В свете этого становится понятным закон, сформулированный Рамбамом в начале третьей главы законов обрезания. Согласно этому закону, благословение “освятивший нас своими заповедями и заповедавший вводить в завет праотца Авраѓама” произносит в ходе обрезания исключительно отец обрезаемого младенца. Рамбам приводит мнение, согласно которому, если отец не имеет возможности (или, не дай Бог, желания) произнести благословение, это делает представитель раввинского суда или даже вообще любой присутствующий еврей – на том основании, что всему Израилю предписано быть обрезанными. Но, заключает Рамбам, так поступать не подобает.

То есть, по мнению Рамбама, помимо заповеди, относящейся ко всему Израилю, у отца есть особая заповедь – обрезать своего сына. И на эту исполняемую отцом заповедь нашими мудрецами установлено благословение. И стало быть, вступление в завет праотца Авраѓама путем обрезания связано в первую очередь с “отцовской” заповедью.

Некоторые комментаторы считают, что Рамбам в этом вопросе разделяет позицию Талмуда (Кидушин, 29а), где обязанность отца обрезать сына выводится из слов Писания “И обрезал Авраѓам Ицхака, сына своего”. Отсюда можно заключить, что именно обязанность отца связана с заветом праотца Авраѓама. Но проблема в том, что и обязанность раввинского суда обрезать того, кого не обрезал отец, и обязанность человека, который, по каким-то причинам не был обрезан до достижения совершеннолетия, сделать себе обрезание, выводятся оттуда же (ВТ, Кидушин, 29а), из той же истории обрезания Авраѓамом Ицхака. Следовательно, согласно той же логике, любое обрезание, сделанное во исполнение заповеди, имеет прямое отношение к завету праотца Авраѓама. И обязанность отца в этом смысле ничем принципиально не отличается от обязанности широкой еврейской общественности, раввинского суда или самого обрезаемого. Но в свете вышеприведенного объяснения формулировки “завет праотца Авраѓама” необходимо сказать, что отношение отца обрезаемого к заповеди обрезания имеет свои особенности.

Еврейство (“нормативное”) передается по наследству. Человек рождается евреем, получая свое еврейство от матери (а если повезет, то и от отца). Это обязывает его (по достижении определенного возраста) следовать Торе и исполнять заповеди. Но исполнять эту обязанность или, не дай Бог, нет – вопрос его личного выбора. А еврейство он получает неотвратимо и неизбежно. Это сущностный момент. Обрезание, вступление в завет праотца Авраѓама – это первый шаг по пути реализации еврейства. Иными словами, оно придает еврейству человека полноту реализованности. (Про девочек – отдельный разговор. Они столь совершенны, что не нуждаются ни в каких инициациях, чтобы полнота их еврейства раскрылась. Не случайно же еврейство передается именно по материнской линии).

И это дает ключ к пониманию особого отношения отца к заповеди обрезания. Ну, и заповеди обрезания к отцу. Тора повелела отцу обрезать сына не только потому, что восьмидневный младенец, как правило, не в силах обрезать себя сам (да и выполнение заповедей в этом возрасте не является обязательным). Нет, речь идет о сущностном явлении. То, что на всех евреях лежит обязанность позаботиться о том, чтобы среди них не было необрезанных, связанно главным образом с важностью этой заповеди, ее значимостью и строгостью наказания за ее нарушение. Однако для отца обрезание сына – это продолжение и завершение “рождения” младенца (как еврея). Как говорится: “я тебе породил – я тебя и обрежу!”

Поэтому, по мнению Рамбама, благословение “вводить в завет праотца Авраѓама”, связанное с приобретением новорожденным полноты еврейства, установлено именно для его родителя-отца.

Вот-вот должен прийти Машиах. Он будет устанавливать мир во всем мире, восстанавливать Храм, собирать изгнанников Израиля со всех концов света. И, к нашему стыду, устраивать дообрезание необрезанных – подбирать хвосты, в некотором смысле.

Авторизированное изложение беседы Любавичского Ребе, “Ликутей сихот” т. 30, стр. 53–60.