Довид Карпов о себе
О нееврейском детстве
У каждого человека есть свой путь сотворения личности — своя история «берейшит» (cо слова «берейшит» («в начале» с иврита) начинается Тора. — БГ). Я родился в семье простых советских инженеров-нефтяников. Смешно сказать, но тогда это была совсем непрестижная профессия, они получали свои 120–140 рублей в месяц — и на этом все. Ничего еврейского в моей биографии, кроме моей еврейской мамы, казалось бы, не было — никакой связи с традицией. Но, конечно, как всякий еврейский интеллигентный мальчик я получил высшее образование.
По натуре я — технарь. Окончил физико-математическую школу №2 — что дало мне даже не столько конкретные знания, а скорее круг общения. Потом поступил на химфак МГУ. И все это время я совсем не ощущал себя евреем. Мои сверстники-евреи из какой-нибудь Жмеринки или Бердичева с детства знали, по крайней мере, вкус мацы и пару крылатых идишских выражений — я был лишен даже этого.
После окончания МГУ мы с друзьями поехали отдыхать в Армению. Компания была почти целиком еврейская — это как-то естественным образом получилось. И вот там я впервые увидел, что, оказывается, есть — и не только в анекдотах — другие нации и народы, тоже граждане Советского Союза, с которыми я могу говорить по-русски, но которые при этом имеют свой собственный язык, свою культуру. И тогда у меня возник вопрос: а я — кто я такой? В Армении меня нередко спрашивали о национальности (армяне вообще народ очень любопытный — в хорошем смысле). Вообще-то, в советское время этот вопрос считался не совсем тактичным, и, хотя я никогда не скрывал свое еврейство, именно в Армении мне было легко отвечать, что я еврей — я понимал, что там это будет воспринято нормально и даже позитивно. И вернувшись из Армении, я неожиданно для самого себя стал интересоваться армянским языком и еврейской традицией.
Об «исходе» в еврейство
Тогда существовало такое понятие, как «отказники» — люди, получившие отказ на заявление о репатриации в Израиль и лишившиеся работы. В результате они на долгое время зависали в Союзе и создали особую прослойку. Теперь они почти все уехали, а тогда им ничего не оставалось, кроме как заняться своим «еврейством»: подпольно преподавать или изучать иврит и интересоваться «своими корнями». И вот я под руководством таких отказников стал изучать иврит — не как язык Писания, а как современный язык. Обычно в группах по изучению иврита появлялась и религиозная молодежь. Так я попал на первый в своей жизни религиозный праздник — еврейскую Пасху — и даже принял участие в пасхальном праздничном застолье, седере. Я думаю, что это символично: с исхода из Египта, которому посвящен седер, начинается ведь и история еврейского народа. А для меня это стало исходом из советской действительности к себе «домой» — в еврейство. До этого момента я связывал свое будущее с наукой: работал в довольно престижном НИИ и видел свое будущее как карьеру ученого. Но недаром говорится: человек предполагает, а Б-г располагает. То, что начиналось как хобби, в конце стало смыслом жизни. И когда я это окончательно осознал, то уволился — не было смысла продолжать изображать из себя ученого. Сначала я ушел в «шабашку» — у нас была бригада, мы что-то строили в Ульяновской области, надо было как-то зарабатывать. А следующая запись, которая появилась в моей трудовой книжке, — «сторож в синагоге». Ей предшествовала другая запись: «МНС в НИИ». Я понимал, что это необратимый шаг.
