Рафаэль Клейнер: Мандельштам и Бродский

Как-то в одном из интервью Рафаэль Клейнер сказал о себе и о мелодекламации: «Я ведь работаю сталкером, провожаю людей в мир поэзии. Это не игра, не роль, а мое настоящее состояние, понимаете? Может быть, я всегда был слишком серьезен, чтобы играть. Чтение – это ведь публичное объяснение в любви автору, зрителям. // Безумная затея нами движет, // Чтоб каждую строку прожить собой, // И самому еще при этом выжить».Вчерашний вечер в «Амфитеатре», на котором Народный артист России Рафаэль Клейнер читал стихи Мандельштама и Бродского, был просто ВЕЛИКОЛЕПЕН! Поэтические строки, звучащие со сцены – это всегда сильнее и эмоциональнее, чем самостоятельное прочтение стихов про себя. Настоящий мастер художественного чтения расставляет смысловые, эмоциональные и ритмические акценты так, что, казалось бы, хорошо вам знакомое стихотворение приобретает новые, яркие грани. Знаете, бриллиант всегда блистателен. Но если камень дополнительно протереть и почистить, он слепит глаза своими разноцветными бликами на гранях. Вот так и искусство Рафаэля Клейнера добавляет поэтическим бриллиантам Мандельштама и Бродского, которые совершенны сами по себе, блики на гранях поэтических строф.Отрывок из книги Валентина Катаева «Трава забвения».- Однажды в магазине, собираясь в гости к знакомым, Маяковский покупал вино, закуски и сласти. Надо было знать манеру Маяковского покупать! Можно было подумать, что он совсем не знает дробей, а только самую начальную арифметику, да и то всего лишь два действия — сложение и умножение.Приказчик в кожаных лакированных нарукавниках — как до революции у Чичкина — с почтительным смятением грузил в большой лубяной короб все то, что диктовал Маяковский, изредка останавливаясь, чтобы посоветоваться со мной.— Так-с. Ну, чего еще возьмем, Катаич? Напрягите все свое воображение. Копченой колбасы? Правильно. Заверните, почтеннейший, еще два кило копченой «Московской». Затем: шесть бутылок «Абрау-Дюрсо», кило икры, две коробки шоколадного набора, восемь плиток «Золотого ярлыка», два кило осетрового балыка, четыре или даже лучше пять батонов, швейцарского сыра одним большим куском, затем сардинок…Именно в этот момент в магазин вошел Осип Мандельштам — маленький, но в очень большой шубе с чужого плеча, до пят, — и с ним его жена Надюша с хозяйственной сумкой. Они быстро купили бутылку «Кабернэ» и четыреста граммов сочной ветчины высшего сорта.Маяковский и Мандельштам одновременно увидели друг друга и молча поздоровались. Некоторое время они смотрели друг на друга: Маяковский ядовито сверху вниз, а Мандельштам заносчиво снизу вверх, — и я понимал, что Маяковскому хочется как-нибудь получше сострить, а Мандельштаму в ответ отбрить Маяковского так, чтобы он своих не узнал.Я изучал задранное лицо Мандельштама и понял, что его явное сходство с верблюдиком все же не дает настоящего представления о его характере и художественно является слишком элементарным. Лучше всего изобразил себя сам Мандельштам:«Куда как страшно нам с тобой, товарищ большеротый мой! Ох, как крошится наш табак, щелкунчик, дружок, дурак! А мог бы жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом… Да, видно, нельзя никак…»Он сам был в этот миг деревянным щелкунчиком с большим закрытым ртом, готовым раскрыться как бы на шарнирах и раздавить Маяковского, как орех.Сухо обменявшись рукопожатием, они молчаливо разошлись. Маяковский довольно долго еще смотрел вслед гордо удалявшемуся Мандельштаму, но вдруг, метнув в мою сторону как-то особенно сверкнувший взгляд, протянул руку, как на эстраде, и голосом, полным восхищения, даже гордости, произнес на весь магазин из Мандельштама:— «Россия, Лета, Лорелея».А затем повернулся ко мне, как бы желая сказать: «А? Каковы стихи? Гениально!»Это была концовка мандельштамовского «Декабриста»:«Все перепуталось, и некому сказать, что, постепенно холодея, все перепуталось, и сладко повторять: Россия, Лета, Лорелея».Гениальный «щелкунчик», кричавший в стихах о человеке, как о самой важной ценности мироздания, был услышан властью и уничтожен. Ибо власть считала, что человек не главная ценность, а всего лишь винтик в механизме, обеспечивающем ее существование вечно.Клейнер так и читал Мандельштама – на разрыв аорты. Стихи слились в единый непрерывный монолог, обращенный к зрительному залу. Артист обрушил на зрителей лавину страсти и горечи поэта. Я раньше, честно признаюсь, не замечала в стихах Мандельштама его сокрушительную искренность. Я цеплялась за поэтические особенности, за интересные рифмы, за частности. Спасибо Рафаэлю, я услышала настоящего Мандельштама.Вторая часть вечера – поэзия Бродского. Я не могу назвать Бродского человеколюбивым поэтом. Нет. Он философ, он исследователь такого вида как homo sapiens. Он мудр и снисходителен. Бродский считает, что человек интересен, но не всегда достоин этого интереса. Поэзия Бродского в исполнении Рафаэля звучала мощно, неторопливо, с минимумом эмоций. Не было утеряно ни единого слова, каждая мысль впечатывалась в сознание слушателей.Два столь разных поэта как бы ожили в лице одного артиста – Рафаэля Клейнера. Зрители бурно аплодировали искусству актера, не хотели отпускать со сцены. На «бис» Клейнер прочел несколько стихотворений по заказу зрителей: Слуцкий, Самойлов, Твардовский, Казакова. Маленькое, но очень важное дополнение. Рафаэль выступал без микрофона, но самые тихие нюансы были слышны каждому. Это старая актерская школа. Сейчас так уже не могут.L