Тема изъятия человеческих органов для последующей трансплантации – эмоционально тяжелая и, в общем-то, совсем не дискуссионная. То, что органы умершего помогут сохранить чью-то жизнь – непреложный факт. То, что не каждый готов согласиться на это в силу своих религиозных убеждений – также непреложный факт и неотъемлемое право личности.
Ставшее резонансным решение Конституционного суда, подтвердившего законность изъятия органов для трансплантации после смерти человека без согласия его родственников, – факт.
Чувства родных погибшей девушки, у которой медики после гибели изъяли часть внутренних органов, не спросив согласия близких, понятны и объяснимы. Понятны их горечь, боль и желание изменить то, что изменить уже невозможно. Однако подтвердив легитимность «презумпции согласия» наряду с принципом испрошенного согласия на изъятие органов, Конституционный суд тему закрыл окончательно. Все сделано в соответствии и с Конституцией РФ, и с нормами международного права.
Казалось бы, что тут обсуждать, когда обсуждать уже нечего?
Однако дискуссии продолжаются. Тогда и я задам свой вопрос.
Европейская конвенция по правам человека, ратифицированная в соответствии с законодательством РФ, содержит исчерпывающие критерии правосубъектности. Безусловно, подлежат защите доброе имя усопшего, нематериальные права и блага.
А каков правовой статус того, у кого в данном контексте предполагается проводить изъятие органов? Кого именно хотят защитить в Европейском суде по правам человека те, кто говорит о недопустимости, призывает запрещать, отстаивать и продолжать бороться, о чьих интересах пекутся?
По сути, объектом защиты выступает тот, кто уже не является субъектом правоотношения. Чисто юридически, он уже не только не потенциальный истец – даже не физическое лицо. Находящееся, к тому же, уже под иной, куда более высокой, чем человеческая, защитой.
Все вышесказанное – это слова юриста. Однако помимо моей профессиональной принадлежности, я еще и человек. К тому же еврей.
Помимо религиозных канонов для меня крайне важны вопросы гуманизма, права выбора и уважения к памяти умершего и чувствам его родных и близких. Я понимаю, что прекративший земное существование нуждается в том, чтобы быть погребенным в соответствии с традициями.
Да, в данном контексте бывает непросто привести к общему знаменателю каноны иудаизма и нормы законодательства, как российского, так и международного. Мы все прекрасно знаем, что похоронам погибших часто предшествует даже сбор крови погибшего. Наверное, это правильно. Но разве каждый не вправе принять для себя свое собственное решение? Неужели евреи, прошедшие через, без преувеличения сказать, самую ужасную в мировой истории трагедию, не вправе относиться к вопросам гуманизма чуть более лояльно? Наверняка.
Наверняка возможно принять для себя и такое решение:
Все части моего тела будут похоронены в соответствии с заветами предков. Все. Но будут ли они похоронены в какой-то один день? Или же некоторые части – через 10, 20, а может, и через 40 лет, подарив эти годы кому-то другому?
Нет никакого морального противоречия в том, что человек уважает традиции и, в то же время, готов «объединить» свое тело с чьим-нибудь другим, которое также, года спустя, будет похоронено.
Но кто и когда принимает такое решение, когда человек болен?
Когда человек болеет, за его жизнь и здоровье отвечает врач. Доктор не может и не должен нести ответственность за что-либо, выходящее за рамки его профессиональной деятельности. Так же, как заболевая, он перестает быть доктором, становясь на время пациентом.
Опорой и гарантией всего, что может произойти с пациентом, становятся его близкие. И именно поэтому право родственников на последнее волеизъявление, если умерший не успел этого сделать самостоятельно, на мой взгляд, неотъемлемо и подлежит уважению.
А Конституционный суд – на то и Конституционный, что он разрешает спорные вопросы и даёт ответы о соответствии того или иного закона Конституции нашей страны.
Но он не может и не имеет права давать оценку соответствия норм законодательства совести, вере и душе.
