Война войной, но намного страшнее, когда не знаешь, против кого сражаешься, и кто же на твоей стороне. Спустя столько десятилетий память жива, раны продолжают кровоточить, а рассказы о событиях тех лет, массовых расстрелах, ужасах нацистского режима и обо всем, что пришлось пережить узникам концлагерей и гетто, по-прежнему повергают в состояние страха и оцепенения. О своих воспоминаниях и проблемах, возникающих при попытках воссоздания истинной картины происходящего в годы Шоа, с нами поделился бывший узник концлагеря «Мертвая петля» и председатель Общероссийской общественной Еврейской организации узников фашистских концлагерей и гетто «РУФ», заслуженный работник здравоохранения, кандидат медицинских наук, врач-невролог высшей квалификационной категории Арон Зусьман.
Расскажите о своей семье?
Я родился в Брацлаве Винницкой области, откуда пошли брацлавские хасиды Ребе Нахман и Натан (Нусик). Дедушку по отцовской линии звали Нусик Янкив Бер Зусьман. Он был меламедом в ешиве, кантором в синагоге и паломником в Иерусалиме. В те годы ходили только пешком, была бригада паломников из евреев, украинской православной церкви, представителей русской старообрядческой церкви и католиков поляков из костела. И эта большая бригада вместе шла в Иерусалим, а вернулся оттуда только мой дед. Это был конец 19 века, по дороге они столкнулись с эпидемиями, нападениями и прочими бедами. В Брацлаву он вернулся один, но принес Святыни в синагогу, в костел, в украинскую православную и русскую старообрядческую церкви. Он был глубоко верующим человеком, умер в возрасте 46 лет, когда моему отцу Гершу было шесть лет. Всю семью содержала бабушка – она была высокая, крепкая, работящая. У нее был большой погреб с высокими бочками, в которых она солила огурцы, помидоры, капусту, мочила яблоки, арбузы и делала свекольный квас. Все это она продавала на базаре и на вырученные деньги содержала семью: двоих сыновей и троих дочерей.
С маминой стороны отца звали Арон Аронович Пархиловский. Мой прадед был царский солдат – кантонист, отслужил у царя и Отечества 25 лет. Когда он вернулся в Брацлав, то пошел в синагогу. Родных никого не осталось. Раввин спросил его: «Чего бы ты хотел?», на что царский солдат ответил: «Я старый человек, у меня есть деньги, но нет семьи. Я хочу жениться». Согласно еврейским законам, он относился к касте, которая не позволяла жениться на вдове. Ему нашли «старую» девушку 25 лет, которая согласилась стать его женой. Когда ему было 75 лет, его жена умирает в возрасте 50 лет, и он остается с девятью детьми. Он снова пошел в синагогу и стал горевать, что не справляется один с домом, поэтому ему нужна помощница – и его снова женили на «старой» девушке 25 лет. Мой дедушка как раз родился во втором браке спустя два месяца после кончины прадедушки. По еврейским правилам имя родственников можно дать только после их смерти, и моего дедушку назвали Ароном Ароновичем.
А потом наступили страшные времена. В Брацлаве, как и в других городах Царской России, были погромы. С 1918 по 1921 года их было 14. Люди жили в состоянии хронического погрома, было сожжено 600 домов и 600 еврейских детей остались сиротами. В числе других были зарублены старший брат моего отца Нахман и моя бабушка. Их настигла шашка в собственном доме в момент, когда пытались выпрыгнуть в окно. Эту бабушку звали Боба. Она была из двойни, мальчика назвали Зейде. История с их именами была очень интересная: пошли к раввину спросить, как назвать двойняшек – он сказал, что чтобы они дожили до старости, надо дочь назвать Боба, то есть бабушка, а сына Зейде – дедушка.
А погромы продолжались, но родню по маминой линии спасало то, что все были блондины, и их принимали за старообрядцев, а также то, что дом с кузницей находились на территории, где проживали не евреи. Когда прискакивали банды, то дети разбегались по соседям, кто куда, и их не выдавали. Однажды тетя Люба в возрасте около десяти лет не успела убежать и спряталась в пруду – дышала через камыш около часа, сидя в воде – так на всю жизнь заработала больное сердце.
Ваши родители с обеих сторон соблюдающие?
Да. Мама даже женский молитвенник Сидур после концлагеря принесла с собой, а сейчас он у моих дочерей.
Вера во Вс-вышнего не покидала?
Один из братьев матери, Ентель, участник Первой Мировой Войны. Он попал в Московский учебный полк царской армии. Когда был его первый выходной в воскресение, он попросил поменять на субботу. Командир согласился. И вот он пришел в Московскую хоральную синагогу – царский солдат около 185 см ростом в серой шинели. Евреи начали шуметь: «Царь не дает даже помолиться!», «Что он от нас хочет!», «В чем дело!», а раввин говорит: «Тише, евреи! Он сейчас подойдет, и я спрошу, что он хочет». Дядя подходит и говорит, что он брацлавский хасид, находится в Московском учебном полку и поменял первый выходной воскресный день на субботу, чтобы прийти помолиться в синагогу с разрешения командира. Раввин обратился к другим евреям: «Дайте ему Талмуд», а дядя ответил: «Не надо, я знаю сегодняшнюю главу и знаю на память, где каждая запятая».
Когда закончилась учеба и очередной полк посылали на фронт, раввин сказал дяде: «Поднимешься на такой-то этаж, зайдешь в такой-то туалет, в такой-то угол и сиди до позднего вечера. Потом уже будут новобранцы, новый полк. Придешь и сядешь на свое место, где ты сидел». Так раввин продержал его в Москве, пока не началось наступление Брусиловской дивизии – Брусиловский прорыв. И тогда раввин сказал: «Это Б-жественное дело, и Б-г должен тебя охранять, когда ты пойдешь воевать». И он пошел.
В те времена каждый день мог стать последним?
Было множество ситуаций, но мы остались живы – это просто удивительно, и об этом надо писать отдельную книгу. Сейчас многие не знают и не понимают, как оно было на самом деле.
Однажды мама сидела на крыльце и читала книгу, дед работал в кузнице. Был хороший солнечный день, как вдруг ворвался солдат с винтовкой: «Где тут жид, стрелять буду?!», и заходит к деду в кузницу. Дед ему отвечает: «Что ж ты в кузнице стрелять будешь, дай хоть выйду на улицу». Дед вышел на улицу и побежал вокруг дома. Мама спряталась на чердаке, и услышала, когда дед начал тяжело дышать. А солдат все громко повторял: «Стой, жид, стрелять буду!». Мама тихонько спустилась вниз, приоткрыла дверь, и когда дед пробежал, а за ним показался солдат – мама ударила его рукой по шее, тот упал на землю, винтовка выскочила у него с рук и мама подобрала ее. Потом прискакал офицер, остановился и спросил у мамы, чем она занималась до того, как они налетели. Мама ответила, что читала любимого Льва Толстова. Офицер сказал «Отдайте винтовку солдату», извинился и ускакал. Спустя час красноармейцы повели и этого солдата, и офицера с заломленными за спиной руками – офицер отдельно попросил разрешения у конвоиров проститься с мамой перед тем, как его и его бандитов повели на расстрел на берег Южного Буга.
Потом ужасы Второй мировой. Как Вы встретили войну и попали в концлагерь?
20 мая 1941 года мне исполнилось 4 года, а 22 июня началась война. На второй день старшую сестру Дусю (Доба) забрали на фронт. На проводах она сказала мне: «Я обязательно вернусь к тебе с победой» – и я верил, что она меня не оставит. Затем забрали на фронт старшего брата Нусика. А 22 июля немцы уже были у нас. Сначала я с мамой, отцом и сестрой Фаней попал в зону гетто: рядом с базаром была тюрьма. Мы все оказались там в крохотной комнатушке – спальных мест не было. Тогда на каждом шагу была смерть. Нас вместе из брацлавского гетто 30 декабря 1941 года в лютый мороз погнали из Брацлава пешком в концлагерь «Мертвая петля» в селе Печера. Гнали два дня. Первого января 1942 года нас туда пригнали, и началось уничтожение узников-евреев.
То, что творилось в концлагере и по дороге туда – это настоящий ужас. На улице мороз 25 градусов – молоденьких девочек выводили из колонны и прямо при родителях насиловали, издевались над детьми.
Концлагерь находился на берегу Южного Буга на румынской стороне. Противоположный берег был немецким. Там были госпитали и санатории – оттуда немцы развлекались и тренировались, стреляя по нам. Периодически приезжали машины, шла сортировка и отбор узников, а затем их увозили на немецкую территорию. Однажды вывели всех мужчин от 15 до 60 лет и всех увезли. И потом взялись за женщин от 15 лет. Заводили их в лес, насиловали и убивали. В документах Нюрнбергского процесса есть краткое описание того, что из Печерского лагеря «Мертвая петля» было увезено 200 девушек, которых изнасиловали, а затем закопали. Ближе к освобождению охрана лагеря перешла к немцам.
Вашу сестру миновала эта учесть?
Тогда и мою сестру Фаню вывели вперед. И вот четыре девушки, включая сестру, разбегаются в разные стороны. Фаня побежала в сторону спуска к Южному Бугу, где было 175 ступеней. Троих девушек немцы застрелили сразу, а Фане удалось добежать до лестницы – там она упала и покатилась вниз. Немец вернулся и сказал: «Дело сделано, застрелил». Мама билась кулаками в голову, а я очень сильно плакал.
Но время шло…
Потом после освобождения мы поползли домой в Брацлав: мама с перебитой спиной, а у меня гнойная «каска» на голове и гной по всему телу. По пути кто-то пускал к себе, кто-то нет. Добравшись до родного города на месте нашего дома обнаружили яму. Сил не было, поэтому мы с матерью поползли на помойку рядом с базаром. Там всегда выбрасывали добро: то солому, то картон. Так мы и легли на этой помойке. Мимо шли люди, нас увидели знакомые, которые сказали, что сохранился дом маминого брата Ентеля, и его всю войну и сейчас занимает полицай с семьей. Кто-то из знакомых пошел к полицаю и сказал, что из концлагеря вернулась сестра Ентеля Голда с сыночком Ароном и, если донесут советскому коменданту эту ситуацию, то полицаю грозит расстрел. Так мы стали жить на летней террасе с цементным полом, застланным сеном. Мама лежала, а я ходил и попрошайничал, в том числе, копался в мерзлой земле, выискивая прошлогоднюю картошку.
Однажды мне дали на базаре два яйца. Я радостный прибежал к маме и сказал, что теперь точно будем жить. Мама не хотела есть, но я ее уговорил съесть одно яйцо. Я заснул и мне снилось, что после пробуждения я и второе яйцо ем. Проснулся и спросил маму, где оно. Мама начала плакать, приговаривая, что я сам же ее заставил это яйцо съесть.
Это история явно сыграла особенную роль в жизни…
Да, про то, что Фаня жива, возможно, и не узнали бы, если бы обстоятельства сложились иначе. После того, как мама поняла, что я остался голодный, она решила, что мне одному будет проще выжить – и задумала утопиться. Она пришла к Южному Бугу, зашла в воду – а тут вдруг сзади бежит украинка и кричит: «Голда, не топись! У тебя Фаня вернулась!».
Мама не сразу поверила, но потом узнала, как все произошло. Когда Фаня споткнулась на лестнице, упала, потеряла сознание, и ее закинуло за камень. У нее над водой был нос и ботинки. Мимо шли украинская супружеская пара, подумали, что лежит мертвая еврейка, а обувь может пригодиться. Когда подошли к ней и начали снимать обувь, то поняли, что она жива, но без сознания. Они оставили ее там, и, дождавшись темноты, вернулись и забрали ее к себе в село и положили на печку. Так она около месяц и пролежала почти без сознания у этих добросердечных людей.
В одном из интервью Вы говорили, что если бы не один полицай..
Да, это было, когда они «чистили» ряды мужчин и детей. Меня спасла мама – закинула в мимо проезжавшие сани одного из полицаев. Это оказался Ванька –малый, кому в свое время помог жениться мой отец. За это он и его семья были нам очень благодарны. Он накрыл меня тряпьем и посыпал табаком, чтобы собаки не учуяли.
Мы знаем много случаев предательства самими же евреями. Сложно было в лагере остаться человеком?
Среди знакомых не евреев были такие, с кем до войны дружили, а с начала оккупации начали сдавать немцам или в пьяном состоянии орали «жиды». А были наоборот – до войны кричали «жиды», а в сложной ситуации могли и помочь.
К примеру, от юденрат – органа внутреннего управления гетто, «еврейского совета» было много подлости. Однажды выдавали какую-то еду, отцу не хватило. Так один обратился к папе и сказал: «Ты сейчас скажешь, что тебя обидели, и тебе не хватило». Отец отвечает: «Нет, я сейчас скажу, что я уже сытый!». «Ах, ты не сытый!», – и побили его свои же евреи.
Один из ведущих в юденрат был врач Вишневский из Тульчина. Когда раздавали кукурузную лепешку, маме дали кусочек, а мне – нет. Мама спросила: «А как же моему сыночку? Он же тоже человек и хочет кушать». А врач размахнулся ногой и со всей мощью ударил маму вниз живота. Она упала, и весь цемент был залит ее кровью. Придя в себя, мама спросила: «Доктор Вишневский, вы же врач?!», на что он ей ответил: «Я не врач, я палач!».
Пережить подобное под силу очень не многим. Что было для вас главным стимулом?
Когда-то мы с моей покойной супругой Евелиной Рохкиной были на приеме у посла Израиля, генерала и начальника израильского генштаба Хаима Бар-Лева, который знаменит своей линией обороны в Израиле. И вот когда вечер подошел к концу, мы с женой собрались уходить и подошли к послу попрощаться, а он попросил нас подождать еще немного. Затем обратился ко мне с вопросом: «Скажи, пожалуйста, ведь тебе никто не помогает и не выделяет финансирование, а ты каждый раз проводишь различные мероприятия и международные конференции. Кто тебе все-таки помогает?». Что я мог ему на это ответить? Лишь то, что мне помогает Брацлавский Б-г. На что посол мне сказал: «А знаешь, какая у меня фамилия? Брацлавский. Хотя родился я в Югославии».
Во многих странах открыты фонды или центры изучения Холокоста. Вы чувствуете поддержку от них?
Дело в том, что это касается денежного вопроса. А там, где есть деньги, часто нет совести. Вот я подготовил материалы – конференции, выступления, воспоминания, документы. Я думал, что в Нью-Йорке заинтересуются, ведь там хорошая база как для создания фильма, так и для издания книг. Но никто не заинтересовался. Получается, что мы не нужны организациям, главная задача которых состоит в оказании различных видов помощи жертвам Холокоста.
Ваша организация РУФ по сей день функционирует?
Помещение у нас изъяло Москомимущество, финансирование – отсутствует. Но у меня много информации, и есть доступ в различные архивы: книг на десять хватит точно. Для полноценного функционирования нужно, чтобы хотя бы два-три человека каждый день работали.
Память нужно передавать?
Да, и нужно, чтобы хотели ее получить. Нужно организовывать мероприятия, где люди могут поделиться своими воспоминаниями. Необходимо, чтобы историю знали и помнили.
Например, в моих книгах много фамилий, кто стал жертвами Холокоста, но их никто не знает и не вспоминает. А также фамилии участников сопротивления – еврейских партизан. Этих людей я нашел самостоятельно во время своих собственных исследований. У нас есть дни поминовения – и на мой взгляд, в синагогах должны стоять мои книги, чтобы была возможность помянуть всех людей, которых некому вспомнить.
Беседовала: Анастасия Бойко
