В главе “Насо”, которую время от времени успевают прочесть в синагогах до праздника Шавуот, говорится среди прочего о заповедях, касающихся соты. Сота – это замужняя женщина, которую муж по-хорошему предупреждал не уединяться с неким посторонним мужчиной, а она все-таки уединилась. И есть свидетели. Но жена стоит на том, что посторонний до нее не дотрагивался. Или что прикосновение было невинным и т. п. Тут в ситуацию вынужден вмешаться раввинский суд и отправить парочку в Иерусалим, где жена должна быть подвергнута испытанием таинственными и могущественными “горькими водами”. И если жена изменила мужу, то воды дарят ей жутко мучительную (и этим искупительную) смерть. А если не изменяла, то она хорошеет, здоровеет и веселеет. И там еще масса ритуальных моментов, о которых см. Бемидбар, 5:12-31.
Важно иметь в виду: заповедь о соте на практике исполнялась только во времена Храма. Да и то, только до тех пор, пока нравы оставались чистыми и супружеская измена – редкостью и безусловной пощечиной общественному вкусу.
Но, слава Б-гу, кроме практического, у каждой заповеди Торы есть духовный план. И в нем заповедь о соте касается в первую очередь отношений между Всевышним (“муж”) и общиной Израиля (“жена”), сочетавшимися браком на горе Синай (Дарование Торы). Всевышний честно предупредил свою “невесту” (и это предостережение обращено к каждому еврею): “Да не будет у тебя божеств чужих пред Моим лицом” (Шмот, 20:3).
Параллель с предостережением мужем жены в истории с сотой очевидна. Но вот какая нестыковка бросается в глаза: вся интрига с сотой вертится вокруг того, что потенциальная сота исчезает из поля зрения мужа (“утаилась”). Но Всевышний всеведущ, и от его метафорического “взора” не укрыться нигде, как сказано в “Пиркей авот” про “око всевидящее” и т. д. И как свидетельствует пророк: “Если спрячется человек в тайнике, то Я его не увижу? – сказал Г-сподь, – ведь и небо и земля полны Мною” (Ирмияу, 33:24). Ну, так о каком “утаилась” может идти речь?
Ответ на этот вопрос такой: как раз (у нас случайностей не бывает!) в талмудическом трактате Сота (5а) сказано, что Всевышний “не может находиться в одном мире” с гордецом. Иными словами, грешащий гордыней словно изгоняет Всевышнего из своего мира. Понятно, что тут нужно сделать тысячу и одну оговорку. И все условно. И присутствие Всевышнего наполняет и все те пространства, в которых Его нет (да, парадокс) и т. д. Но в рамках поэтики этого мидраша, еврей может “утаиться” от Всевышнего в уютной ракушке своей гордыни. И там, чисто теоретически, “согрешить” с каким-нибудь идолищем. Или хотя бы быть заподозренными в этом.
И так толковал святой Бешт вышеупомянутый стих: “Если спрячется человек в тайнике своего “Я”, то его не увижу”. Вот такая еврейская “кипа-невидимка” – гордыня: нахлобучил и стал для Всевышнего все равно что невидимым.
Один из законов заповеди о соте (см. ВТ, Сота, 25а) гласит, что пока жена не укрылась с тем, с кем ей было велено не укрываться, муж в любой момент может передумать и отменить свое предостережение. И это сработает: жене перестает светить стать сотой – со всеми втекающими и вытекающими. По крайней мере, пока муж опять не взревнует и не предостережет.
Но после того, как жена уже успела укрыться с тем, с кем была не должна, то все – она сота, и путь назад только через Храм, проверку горькими водами и вот это все.
Логика этого механизма очевидна. Пока все, что у нас есть это слово (“предостережения”) мужа, то он и хозяин своего слова: хочет – дает, хочет – забирает. Но если жена совершает поступок, “укрывается”, возникает новая реальность, не зависящая от мужа и потому не находящаяся в его власти. Процесс обретает собственную внутреннюю динамику и неотвратимый вектор движения.
Это – согласно сказанному в Вавилонском Талмуде. Но в Иерусалимском (Санѓедрин, 8:6) говорится, что муж может простить жене и после того, как та укроется со своим… ловеласом. Даже после того, как супруги уже пришли в Храм. Все время, пока не стерто написанное в специальном проверочном свитке (“И напишет эти проклятия священнослужитель на свитке, и сотрет их в горькую воду”, Шмот, 5:23).
Рогачевский гаон считает, что Иерусалимский Талмуд в этом вопросе не спорит с Вавилонским, но лишь дополняет. Поскольку в Иерусалимском Талмуде речь идет о случаях, когда муж не ревнует жену, а пытается ее достать. Ну, например, запрещает ей уединяться с родным сыном (от первого брака). Или с симфоническим оркестром. Или с ее лучшим другом – геем-примерным семьянином. Словом, с кем то, к кому ревновать – деньги на ветер (а исключения только подтверждают правило). В подобных случаях все зависит от мужа до последнего момента. Потому что в таком случае по любому все только в мужниной голове. А вот уединение с тем, к кому ревновать резонно, создает вышеупомянутую новую неконтролируемую реальность.
И поскольку, сколько бы Всевышний ни “не видел” нас, все равно Он все видит, а значит, все наши “укрытия” от него – это из области игр, о которых говорится в Иерусалимском Талмуде: прятки есть, нарушение предостережения есть, а реальной опасности измены, не приведи Г-сподь, нет. И поэтому все в любой момент может быть переиграно, будь на то Его воля (и мы не будем сейчас снова объяснять, как и почему Всевышний желает ограничивать себя, если можно так сказать (и что бы это ни означало), заповедями, данными нам и т. д.).
Но, как мы помним, и тут есть ограничитель: перенос написанного со свитка в воду. Фактически, чернил, по сути – проклятий.
Со свитком этот номер проходит потому, что пергамент и чернила не являются и никогда не являлись единым целым. Чернила были нанесены (в форме букв) на пергамент. А потом удалены с него. А вот если буквы вырезаны на носителе, выгравированы на нем, особенно насквозь, как насквозь прорезаны буквы на скрижалях, представляющих собой наш со Всевышним “брачный договор”, то их не стереть. Буквы и есть скрижали. И это, как легко догадаться, символизирует неразрывность нашего со Всевышним союза. Причем, как легко заметить, неразрывность сотого левела, которая даже теоретически не может быть поставлена под сомнение, ибо существуй, не дай Б-г, подобная опция – существовал бы и механизм ее реализации. Но скрижали написаны таким образом, что никак. И слава Б-гу.
И это касается каждого еврея: когда мы едины со словами Торы, если те “вырезаны” в наших душах, в наших рефлексах и в нашей рефлексии, то где бы мы ни “укрылись” со своим дурным началом и его маленькими друзьями, бояться, по большому счету, нечего. Самое страшное не случится, с Б-жьей помощью никогда ни один из нас не будет отвергнут Им, Благословен Он. Ибо все шалости и вольности – это внешнее. А на сущностном уровне все евреи не хотят и не могут поступиться связью своих душ с их Б-жественным источником. И с учетом этого, Всевышний, читающий в наших сердцах, как в открытой книге, прощает нас.
Но если, упаси Б-г, еврей падает так низко, что он и Тора, подобно пергаменту и чернилам, две большие разницы, тогда есть необходимость в проверке горькими водами. И в принесении мучной жертвы из ячменя. Ячмень, как известно – корм скота. Намек на животный уровень. И эмоциональный, и интеллектуальный. Но это не попрек, не глумление. А единственно возможная терапия: заставить человека оценить уровень своего падения и, да, своей ничтожности. Ибо мы помним: главная, отправная проблема – гордыня. А как с ней справиться, кроме как с помощью самоуничижительных духовных упражнений, позволяющих объективно оценить масштабы нашей ничтожности (которое никак не противоречит нашему величию: величие – это когда мы следуем Торе, ничтожность – когда не следуем).
Зато, когда все заканчивается для нуждающегося в проверке и очищении горькими водами, приношением из ячменя и т. д. и им достигается уровень “вернувшегося” (хозер битшува), он превосходит в духовном плане того, кто во всем этом никогда не нуждался (праведник). Становится в духовном плане, с Б-жьей помощью, краше, плодовитее праведников. В каком-то смысле, по крайней мере.
Вот-вот должен прийти Машиах. Будет отстроен Храм. Но сот никто проверять на непорочность не будет. Не будет на то ни причины, ни желания. Но можете не беспокоиться: будет масса других аттракционов. И в Храме, и за его пределами.
(Авторизированное изложение беседы Любавичского Ребе, “Ликутей сихот” т. 4, стр. 14-16.)
