О том, что моя мама еврейка, она узнала в Тольятти. Ну, правильнее сказать она, конечно же, знала, что имеет отношение к еврейскому народу, только вот так грубо – в лоб – ее спросили «ты, что еврейка?» только в Тольятти. Во Львове, где мама выросла, после войны еврейская тема не поднималась. Вот и росла моя мама простым советским ребенком послевоенной поры.
Мама моя родилась в старом селе на западной Украине еще до начало войны между СССР и Германией. И с началом боевых действий они вместе с бабушкой поехали на Дальний восток в эвакуацию, а дед – на фронт. Она как дочь настоящего коммуниста, искренне верящего в светлые идеалы будущего всеобщего равенства, носила имя Сталина – Зевина Сталина Вениаминовна. Друзья звали просто Стелка. Уже потом, в середине девяностых я выяснил, что фамилия мамы переводится с иврита как Волкова. Так как «зев» – волк. И характер у мамульки был вот такой – жесткий, ну не волчий, конечно, но ради своих детей, своей семьи загрызть могла всех.
В доме было все: сыр, масло, колбаса. Дети сыты и обуты. Доставать дефициты позволяла работа – мастером в цехе деревообработки. Многим были потребны пиломатериала, которые можно было вполне официально за деньги получить, но с согласия мамы. А в ответ мама легко заходила с служебного входа на фабрику-кухню (помните такие громадные столовые на советских заводах?). Ну, и конечно, моя дорогая мамочка была душой компании. Дверь дома, я помню, вообще никогда не закрывалась. Соседки даже не стуча в дверь, входили со словами «Сталииин». И да, много песен. Разных. И украинских, и русских народных, и советских. Но, тем не менее, мама четко осознавала свою принадлежность к еврейству.
Однажды, лет в четырнадцать я сказал в сердцах маме: «Ты-жидовка» – вкладывая в эти слова смысл того, что она жадная. И после этого было жестко сказано: «Ну, раз я жидовка, то ты к жидам не поедешь». И она сдала авиабилеты в Днепр (тогда Днепропетровск) к нашей еврейской родне.
А какие же были застолья! В гости к моей маме любили приходить мои друзья даже без меня. Прийти к моей маме и остаться голодным, значит быть не у моей мамы. Пожалуй, в кулинарии проявлялось ее еврейство больше всего: фаршированная рыба, форшмак, рыба под маринадом. Ох, сколько всего было!
Мама, мамочка, мамуля – сколько ты натерпелась со мной! И все мои поиски творческого пути, и, наконец, как же ты была счастлива, когда смогла видеть меня каждый день по федеральным телеканалам. Моя мамочка каждый день утром и вечером, заметьте, каждый день звонила всем своим друзьям: «Сейчас будут показывать программу Женьки». И как же она обижалась на своих друзей, когда они не смотрели ее любимого сыночку.
Во многом – мой характер – это ее характер. До сих пор моя речь приправлена крепкими словечками и выражениями из ее лексикона. Мамка моя за словом в карман не лезла. За что ее и называли Фаиной Раневской. И чем старше мама становилась, тем больше она была похожа на эту великую еврейку. А еще я очень хорошо помню слова своей мамы: «Сынок, не верь, что внуков любят больше чем детей. Это не так. Вы у меня с Ленькой (старший мой брат) были и остаетесь самыми любимыми». Она любила внуков, но детей безмерною любовью. И смерть ее старшего сына – унесла за собой и ее. Моя мамочка просто не перенесла, не захотела принимать, что ее старшенький уже не с ней.
Ее нет со мной уже почти 8 лет. Я понимаю, что так как она себя вела – могла вести только еврейская мама… словами, пожалуй, это не передать. Это надо ощутить.
Автор: Евгений Лесной
