.png){kind=icon}
Марк Гальперин – врач, литератор, общественный деятель, родившийся в Днепропетровске в 1939-м году. Окончил Донецкий медицинский институт, большую часть жизни работал врачом. С 1999-го года живёт в небольшом немецком городке Саарбрюккен. За последние восемь лет Гальперин на общественных началах вел компьютерные курсы для пенсионеров, принимал участие в подготовке к изданию трех альманахов «Саарбрюккен – город жизни и мечты». Специально для читателей нашей рубрики о еврейских мамах Марк Израилевич рассказал о своей любимой маме – Розе Гальпериной.
***
В раннем детстве я остался без отца, он погиб на фронте в 1944-м году. Фактически мои родители были вместе всего 9 лет. Став вдовой, нас с сестрой воспитывала одна только мама. Понятие «а идише мамэ» в моём понимании – один из символов еврейского народа, это человек, готовый ради благополучия своих детей на любые жертвы, образец беззаветной любви к своему чаду, именно такой и была моя мама, Роза Марковна Гальперина. И хотя её нет на свете уже 27 лет, я постоянно чувствую её присутствие в своей жизни. Возможно, этому способствуют её фотографии в обеих комнатах моей квартиры и созданный мною после её смерти памятный альбом из сохранённых ею документов и фото. Я мысленно разговариваю с ней, вспоминаю различные эпизоды совместной жизни, при принятии каких-либо более-менее сложных решений я мысленно советуюсь с ней, ведь она для меня всегда была главным человеком в жизни.
Мама родилась в начале прошлого века, в 1909-м году в простой семье местечковых евреев, как было в «Тевье-молочнике» только в другом в небольшом городке – Богуслав Киевской губернии. Её родители были честные, трудолюбивые, бедные люди, каждые два года в семье исправно появлялся ещё один ребёнок. Из 12-ти родившихся 
выжило 6 дочерей и один сын – последний ребёнок, в юности он заболел туберкулёзом и в 20 лет умер.
Мама сначала окончила 4 класса начальной еврейской школы, местный меламед хорошо обучил её, она говорила и писала письма для своей матери на идиш, потом окончила Богуславскую школу-семилетку № 2. У меня хранится её «Удостоверение об окончании 7-летней трудовой школы» от 1923-го года. После окончания школы мама, освоив швейное дело, трудилась в Богуславском швейпроме, после ранней смерти отца ей фактически пришлось содержать мать и больного брата. Потом мама познакомилась с моим будущим отцом, они жили в разных городах, переписывались, трепетно берегу трогательные, нежные послания тех лет от моего папы к ней.
После замужества в 1931-м году, переехав к мужу в Днепропетровск, она окончила 8-месячные курсы счётных работников, с тех пор бухгалтерская ниша стала её профессией на долгие годы.
В начале войны мы были вынуждены эвакуироваться, маме пришлось с двумя крохами (сестре Симе было 5 лет, а мне всего 2 года) сначала добираться до Северного Кавказа, а в 1942-м году – снова убегать от наступавших фашистских войск, на этот раз на Урал. Страдания при этом она переносила безмерные, как и другие люди в период эвакуации. Она рано, в 35 лет, поседела, но главным для себя она всегда считала заботу о дочери и сыне, не позволяя себе падать духом и поддаваться панике.
После войны, в 1948-м году, мы вернулись на Украину, жили там до 1960-го года вместе с семьёй папиной сестры в полученной дядей Моисеем, главным энергетиком Енакиевского металлозавода, 5-комнатной квартире. Мама до 60-ти лет работала главным бухгалтером крупной шахтной медсанчасти, была профессионалом своего дела – честной, принципиальной и ответственной, на хорошем счету в Горздраве Енакиево. Жили мы бедно, мама не злоупотребляла своим положением, не относилась к категории «бухгалтеров-хищников». Запомнил, как она после проведенных в больнице списаний приносила домой дырявые, порванные простыни, стирала их, кроила и создавала из них простыни и пододеяльники, а из пришедших в негодность и списанных хирургических инструментов дядя Моисей, мастер на все руки, сооружал различные слесарные инструменты. Вообще у меня с детства присутствовало ощущение, что моя маленькая мама – человек невероятной силы и трудолюбия. Надо было видеть, как она стирает бельё и одежду на волнистой доске в корыте, полощет, выжимает, крахмалит, синит, гладит, всё это делалось без вздохов и причитаний. 
Для меня в тот тяжелый послевоенный период перекраивалась и перешивалась вся поношенная одежда двоюродного брата, который был старше на 5 лет. Понятно, что на локтях и коленях моих костюмов красовались заплаты, это нервировало. Но мама спокойно говорила мне, что никто это с меня не снимет и не наденет новое. Трудности в те послевоенные годы были не только с одеждой, но и с пропитанием. Но мама всегда умела из ничего приготовить что-нибудь вкусное, нередко в доме была и еврейская еда из её детства, она могла нафаршировать снятую с купленной на базаре курицы шкурку так, что та казалась объедением. Хотя в то время объедением для нас была и селёдка с картофелем в мундире и луком, а изредка появлявшаяся на нашем столе фаршированная рыба казалась чудом из чудес.
В тот период религия считалась «опиумом для народа», и, понятно, никаких синагог ни в Кушве на Урале, ни в Енакиево не имелось. Но всё-таки мы получили от мамы начальные знания о еврейских праздниках. На Пурим мама пекла треугольные пирожки с маком, называла их «ушами Амана», рассказывала, как царица Эстер с дядей Мордехаем сумели спасти еврейский народ, на Песах, почему-то называвшийся украинцами «Еврейской пасхой», в доме появлялась маца. Это была заслуга врача высокой квалификации тёти Сони, заведовавшей терапевтическим отделением городской больницы. Мама рассказывала нам с сестрой Симой, что когда-то, тысячи лет назад, евреи ушли из Египта, 40 лет почему-то бродили по пустыне и ели этот безвкусный продукт. Впрочем, мама иногда делала из него «мацебрай» с яйцом и молоком, который мы, дети, поглощали, не давая ему остыть. Она постоянно пекла различные «коржики», пироги, называемые ею «струдель», медовик и другие сладости.
Я, такой же пацанчик, как и все остальные дворовые мальчишки, до определённого времени не знал, что я – еврей. Просто считал, я – такой же, как и другие приятели, пока один из них, ещё в эвакуации в Кушве, не объяснил мне, не очень ласково, что я – «жид» и должен валить с Урала в свою Палестину, так как «жиды нашего Христа распяли». Явившись после этого домой, я поделился произошедшим с мамой. Она спокойно объяснила мне, что мы с ней относимся к другому народу, который остаётся для местного населения чужим, что еврея-Христа распяли какие-то римляне тысячи лет тому назад, что не надо обращать внимание на подобные высказывания уличных знакомых.
Мама вообще умела скрывать свои эмоции, не баловала детей ласками. Но в период моих болезней менялась, я видел, что она страдает, волнуется, когда у меня поднималась температура или появлялись ссадины на руках и ногах от постоянного лазания по деревьям летом, от падений с велосипеда и так далее.
Так получилось, что мы с сестрой после окончания школы с разницей в два года, поступив в Сталинский (ныне Донецкий) мединститут, были вынуждены первые три года жить в частном секторе: в съёмной комнате без воды и с 
туалетом на улице. Стоило это «удовольствие» больше, чем повышенная стипендия сестры Симы, маме пришлось нелегко: она взяла дополнительную работу бухгалтера в детском саду, просиживала там допоздна, а мы 1-2 раза в месяц приезжали на выходные домой. На обратную дорогу мама всегда паковала нам поллитровую баночку с жареным мясом, литровую – с квашенной капустой, десяток яиц, пару килограммов картофеля, и конечно – торбочку с коржиками или струделем, банку варенья. После института я ещё шесть лет, до женитьбы, жил с мамой, потом периодически навещал её, приезжая из Днепропетровска на выходные. Отмечу, переехав в Днепропетровск я чудом нашел работу рядового доктора. Главврач того лечебного заведения оказалась человеком, уважающим евреев. Однако на повышение в антисемитском городе рассчитывать мне не приходилось.
В 1985-м году мама устала от одиночества и переехала жить ко мне в Днепропетровск, ей уже исполнилось 75 лет. Но и тогда она не была в семье бездельницей, сидящей перед телевизором или лузгающей семечки с соседками на скамейке возле дома. Она продолжала активно заниматься хозяйством, помогала нам с женой – учительницей английского, вечно занятой на работе, а по выходным – на даче, дававшей нашей семье не только приличную физическую нагрузку, но и заполненный трёхлитровыми бутылями подвал гаража. Мама и заботу о нашем питании взяла на себя: знала, что нужно купить в магазине и на базаре, что и как приготовить. Даже помыть посуду после еды нам не доверяла, как и штопанье 
носок, подобное считалось в советское время нормой даже для врачей и учителей. А еще мама с удовольствием уделяла внимание внукам, что осталось запечатленным на фотографиях.
Время шло, и в одно утро Роза Гальперина, которой уже исполнилось 84 года, не смогла встать с постели, это стало трагедией для всех нас, но и свои последние три месяца жизни она вела себя достойно, ни на что не жаловалась. Вечная ей память…
Автор – Яна Любарская
Фотографии любезно предоставлены Марком Гальпериным
