Это было так трогательно, что я не мог пойти дальше. Я ждал, пока старый человек закончит читать молитву перед пламенем только что зажженной поминальной свечи. Он вытер слезу, выскользнувшую из глаза, опустил купюру в коробку для цдаки и повернулся, чтобы уйти. «Здравствуйте, реб ид», — обратился я к нему, протягивая руку. Он пожал мне руку и спросил меня, не Шия ли я. «Да», – удивленно ответил я, потому что я его не помнил. Старик сказал, что в последний раз мы виделись три года назад в Центре социального обеспечения, куда он регулярно ходил поесть или получить другую помощь, и заходил также в синагогу надеть тфилин и помолиться. С начала пандемии до вчерашнего дня он не приходил в синагогу, уже три года.
Я не мог не спросить о поминальной свече, которую он зажег. Оказалось, что он поминает свою единственную дочь, которая год назад скончалась от внезапного инсульта, а сегодня ее первый йорцайт. Он и пришел зажечь поминальную свечу, помолился о ее душе и пожертвовал на благотворительность. А жена? Его жена также скончалась несколько месяцев назад, он теперь один.
Я предложил старику надеть тфилин, и потом он немного рассказал о своих родителях, переехавших из Винницы в Москву, где он и родился около 85 лет назад, и о многом другом. Память у него острая как бритва. Купив коробку мацы, старик ушел, пообещав приходить теперь часто, как до коронавируса, «как зейде и бобе…»
