Как и каждый вечер после праздничной трапезы, главный раввин России Берл Лазар сам организует праздничные танцы на улице. Он выходит во главе участников трапезы, ведя всех на соседнюю улицу, чтобы танцевать и радоваться с намерением продолжить влияние заповеди сукки и радости праздника за пределы сукки. «Когда распространятся источники твои наружу!» Какое это чудесное зрелище — видеть множество людей, соединённых в огромный круг, поющих «Эх ты, земляк» в полночь, под открытым небом. А затем начинается фарбренген.
Во второй вечер праздника Суккот в нашу сукку пришёл особый гость из Иерусалима — раввин Биньямин Зильберштром. Праздничную трапезу он проводил у своей дочери и зятя — хасидского наставника раввина Мордехая-Элазара Гроссмана, к которым он приехал на первую часть праздника перед поездкой на Симхат Тора к Ребе.
Две недели назад раввин Зильберштром был в гостях у своего сына, раввина Симхи, руководителя образовательных учреждений и духовного лидера одного из районов города Цфат. Там одного из присутствующих попросили сказать «лехаим». Его звали Шай Сегаль, и он поделился поразительной историей, случившейся с ним. Этот еврей был религиозным, но не хасидом. Он брился, однако в те дни, когда запрещена стрижка и бритьё – например, в дни омера или в «три недели», – бритву не брал.
После одного из таких периодов жена намекнула ему, что пора, как обычно, сбрить бороду. Но он уже что-то решил и зашёл в центральную синагогу Хабада в Цфате, написал письмо Ребе и положил его в один из томов «Игрот кодеш». И был поражён: ответ Ребе был о важности ношения бороды! Он повторил свой «запрос» ещё дважды, и в трёх разных томах, в ответах трём разным людям, все три письма говорили об одном: о ценности и благословении для того, кто отращивает бороду.
Разумеется, после такого жена согласилась с его решением — пусть даже в его окружении не было принято носить бороду.
А теперь — рассказ самого Шая Сегаля:
«Через некоторое время хасиды начали уговаривать меня поехать к Ребе. Я решился — и полетел. Прибыл на святой день 10 Швата. Первым делом поехал в Краун-Хайтс, чтобы помолиться утреннюю молитву в 770. Впервые в жизни вхожу в огромный зал, полный людей. Ищу, куда положить тфилин и талит, но всё занято, каждый уголок.
Я почувствовал разочарование. Думаю: “Кому я тут нужен? Зачем приехал?” Проходя мимо скамейки слева от бимы в центре зала, вижу: пожилой хасид вдруг поднимается и машет мне — мол, садись на моё место. Я прошёл, сел — и оцепенел: на спинке стула наклейка с надписью ‘Шай Сегаль’! Я сказал тому хасиду: “Но ведь это моё имя!” А он ответил: “Значит, Ребе позвал тебя. Ребе хочет тебя.” С тех пор я здесь. Хасид Ребе».
Позже выяснилось, что раньше в 770 действительно учился студент по имени Шай Сегаль, знакомый раввину Зильберштрому. Чтобы сохранить за собой место, он наклеил на спинку стула наклейку с именем. В 770 такие наклейки могут оставаться годами. И вот, по воле Провидения, спустя годы мимо проходил другой Шай Сегаль — именно тогда, когда ему был нужен знак Свыше, что Ребе зовёт его.
Атмосфера в сукке — с первых минут праздника — всегда особенная, и погода играет в этом немалую роль. В этом году нам выпала приятная погода, и я подумал об удивительном письме, написанном одним энергичным юношей пятьдесят лет назад.
«Сегодня для меня особенный день», — начал раввин Биньямин Зильберштром после нигуна и «лехаим». И он рассказал историю своей жизни — случившуюся ровно пятьдесят лет назад, в этот самый день.
«Во время праздника Суккот Ребе просил хасидов выходить и радовать евреев на праздновании Симхат бейт ѓа-шоэва. Несколько лет подряд я имел честь организовывать эту кампанию: в полдень в холь ѓа-моэд к зданию 770 подъезжали автобусы, чтобы развезти хасидов по районам Нью-Йорка, где жили евреи, — навещать синагоги, петь, танцевать и радовать людей.
В Суккот 5736 года (1975) возникла проблема: с вечера праздника и все дни лил проливной дождь, почти не прекращаясь. Я вспомнил слова Мишны в трактате Сукка, где говорится, что это похоже на раба, который подал своему господину чашу, а тот выплеснул её ему в лицо — то есть знак, что служение не принято. Было тяжело на сердце: как же теперь радовать евреев?
Не знаю, откуда взялся у меня такой смелый порыв, но я сел и написал Ребе: “Мы готовим группы, чтобы поехать по всему городу радовать евреев, но дождь не прекращается. А ведь по словам мудрецов, это знак, противоположный радости Израиля. Как мы можем радовать евреев в такой ситуации?”
Честно говоря, я не ожидал, что Ребе ответит. В глубине души, может быть, надеялся, что он благословит, чтобы дождь прекратился, — как бывало в других случаях, например на парадах Лаг ба-Омер. Но произошло иное.
В тот день около часа дня я уже был в автобусе, проверяя последние приготовления. Дождь – не дождь, а ехать надо! Вдруг кто-то хлопает меня по плечу: “Биньямин, тебя вызывают из канцелярии Ребе.” “Через минуту, дай закончить организацию,” — ответил я. Через несколько минут пришли снова — уже настойчиво: “Иди немедленно!” Я понял, что дело срочное, и поспешил.
Секретарь, раввин Биньямин Кляйн, сказал: “Ты написал письмо — вот ответ. Садись, перепиши.” Ребе написал ответ своей рукой на том самом листке, который я передал в канцелярию. Но оригиналы писем Ребе никому не выдавали, поэтому мне велели переписать текст. Я ожидал пару строк — а там больше десяти!
Ребе писал: “Вы идёте сейчас по районам города, и люди, вместо того чтобы сидеть в сукке, будут сидеть в домах и синагогах. Объясните им, что в этом нет недостатка! Ведь цель собрания — говорить слова Торы, рассказывать о величии Всевышнего, о Его делах и заповедях. А раз по закону Торы сейчас можно сидеть вне сукки, значит, с Неба хотят, чтобы фарбренген прошёл удобнее, с большей сосредоточенностью и ясностью, чтобы слова проникли в сердца глубже.”
Ответ Ребе повесили на двери синагоги. Кто-то, прочитав его, воскликнул: “Послушай, это же прямо Баал Шем Тов! Это прямо-таки рабби Леви-Ицхак из Бердичева! Великие защитники Израиля, которые всегда говорили: ‘И народ Твой — все праведники’, они желанны, и их служение принято!” И Ребе наряду с ними — защитник Израиля».
И, как многие вокруг, я поднял глаза к схаху — крыше большой, высокой сукки, и подумал: а может быть, именно заслуги того письма, которое раввин Зильберштром получил ровно пятьдесят лет назад, привели к тому, что в этом году мы удостоились такой чудесной погоды и сидим здесь, как братья, наслаждаясь присутствием Всевышнего — и духовно, и материально.
