Борис Сребник. Об ужасах минского гетто из первых уст

 

Борис Владимирович Сребник родился в Минске, являясь единственным ребенком в семье, точной даты своего рождения он не знает, так как никаких его документов не осталось, как и фотографий родителей. Выживший сын сохранил их образы лишь зрительно. Он сам придумал себе год, месяц и день рождения, когда пошел на работу в 13 лет, в его паспорте написано – 29 декабря, 1934-го года. Мой собеседник полагает, он скорее – Барух, чем Борис: «Папу, работавшего на радиостанции, дома звали Велвл, и я, делая себе метрику, записал его Владимиром Ильичом, как Ленина. Когда я был совсем маленьким, отец брал меня на колени, вокруг собирались люди, и я читал им газету. Уже в гетто забыл всю грамоту. Однажды, отец купил мне пистолетик с бумажными патронами, но я умудрился больно прищемить им себе руку. До 1939-го года мы обитали в старом деревянном доме с дедушкой, потом папа построил нам на том же участке земли отдельное жилище. С пеленок я боялся уколов и до сих пор их не люблю, поэтому меня разными хитростями отправляли к доктору.» Дедушка Бориса Сребника, отец пятерых дочерей и сына, считался очень набожным, хранил Тору, талес, в гетто зажигал свечку в картофелине, наливал в ямку масло, вставляя туда фитиль. Уже в 90-е годы в Москве профессор Сребник встретился с минчанкой, мамой театрального режиссера Леонида Хейфеца, дружившей в детстве с мамой Бориса, они разговорились, и он узнал, что его маме, когда та погибла, исполнилось 29 лет, отцу – чуть больше.

 

В первые же дни войны Минск бомбили, а однажды всех сотрудников радиостанции, где трудился отец Бориса Сребника и членов их семей отправили в грузовые машины, чтобы вывезти из города. Они проехали километров 18-20 от центра, но возле дороги увидели немецкий десант, вскоре мальчика с мамой высадили, они закопали в землю запасное обмундирование отца, мужчина с ними попрощался и уехал, больше его никто не видел. А Борис с мамой побрели обратно в Минск. У них был хлеб, мама отдавала ему серединку, а сама ела горбушки. Когда уставшие путники вернулись назад, город прочно заняли фашисты.

 

Вскоре немцы вывесили приказ: «Всем евреям собраться на таких-то улицах». И семья нашего героя, с минимальными пожитками, поехала туда на телеге: дедушка, Борис, его мама, две мамины сестры, Борина двоюродная сестра Ханночка, закончившая до войны первый класс, его двоюродная сестра Оля, отучившаяся в девятом классе, со своей мамой, маминой сестрой Лизой. Мальчика когда-то даже брали на выпускной вечер Ханны по окончании ею первого класса, обещав, что он тоже скоро пойдет в школу. В гетто несчастных поселили в деревянном доме у кладбища, на окраине города, в этой комнате находилось еще 18-20 чужих людей, и стояла одна кровать, поэтому все «жили» на полу. Перед седьмым ноября евреи поняли, что будет погром, так как усилилась охрана вокруг гетто, которое было огорожено колючей проволокой, выход за его пределы запрещался под страхом смерти. Там функционировал и свой юденрат, занимавшийся управлением гетто. Старшие родственники Сребника не сомневались, что погром начнется вблизи кладбища, то есть с них и ушли ночевать к знакомым на ул.Хлебную: «На наше «еврейское счастье», погром начался именно с того места, куда мы отправились за спасением. Утром седьмого ноября, когда еще не рассвело, услышали оглушительный стук в двери, зашли немцы с фонариками на шинели, загнали нас во двор хлебозавода, выстраивая в большую колонну по несколько человек в ряд и избивая прикладами толкали в машину, подобную той, на которой сейчас возят продукты. Мне так хотелось сесть в этот автомобиль, просился у мамы, но она постоянно утаскивала меня в хвост колонны и так, до вечера. Когда стемнело, немцы, очевидно строго соблюдая «рабочие часы», перестали увозить людей. Как потом выяснилось автомобили – душегубки с газом, впервые в истории человечества использовались в минском гетто. Оставшихся евреев снова загнали во двор хлебозавода, стреляли вверх, приказывая встать, сесть, и вдоволь поиздевавшись распустили по домам.» — вспоминает бывший узник.

 

Таких погромов, ночных и дневных облав в тревожном детстве мальчика происходило еще очень много. В конце ноября 1941-го года из домов забирали всех мужчин, а Бориному двоюродному брату Яше тогда было примерно 16 лет. Близкие заранее положили его в кровать, желая отвести беду, поставили рядом банки, термометр, сказали погромщикам, что у него тиф, но его все равно забрали, он не вернулся. Борис Сребник объясняет, что в этот же день и его мама ушла через проволочное ограждение гетто в белорусский район, к бывшим соседям: «Несколько наших поколений проживало на окраине города, у нас имелся огород, дедушка там работал извозчиком, рядом обитали белорусы, до войны мы дружили. Мама хотела просить их, чтобы меня кто-то взял, отправив в деревню к их родственникам. Так она пыталась спасти меня от смерти, ушла и не вернулась. Уже после войны узнал, когда мама заглянула к нашим соседям, ее опознал полицейский, развязка понятна.»

 

Обитатели гетто часто прятались под землей, в специальных, заранее вырытых схронах, присыпая вход махоркой, чтобы не унюхала собака. Второго марта 1942-го года, днем, начался очередной крупный погром, в доме тогда находились Борис, дедушка, мамина сестра тетя Лиза и наша соседка. Дедушка спрятал троих человек под полом, забросал тряпками и поставил сверху кровать, сам закрылся в шкафу. Вскоре наш рассказчик услышал шаги погромщиков. Они никого не нашли и собрались уходить, но дедушка – астматик закашлял, его вывели и убили двумя выстрелами. Так, он спас своих родственников, а сам погиб. Еще трое суток выжившие плотненько пролежали в этой ямке, пока не услышали душераздирающий плач, это пришла Оля – дочь тети Лизы, Борина двоюродная сестра. Она работала за пределами гетто и немец, их начальник, зная, что будет погром, не отпустил ее и других еврейских работников, несколько дней держал у себя. Оля решила, что все погибли, тогда спасенные начали стучать в пол, и она помогла выбраться. Помимо погромов, ночью со стороны кладбища приходили мародеры, требовали у евреев золото, стреляли. Жители гетто заявляли в юденрат, и немецкая охрана гетто задерживала вымогателей, которым грозила смерть. Часто, ребята из гетто бегали смотреть, как на кладбище расстреливали людей. Однажды, зимой, колонну военнопленных вели к могилам, рядом с ними упала лошадь. Несмотря на окрики немцев и выстрелы, оголодавшие заключенные разодрали ее руками, и стали поедать: «Вместе с оставшейся маминой сестрой и ее дочкой Ханночкой нас переселили на другую сторону ул.Сухая, в бывшую красильню, с холодными цементными полами. От деда мне остались шапка и тулуп, я спал во всем этом одеянии на полу. Неудивительно, что при таком образе жизни, когда не было даже мыла, в моих шапке и тулупе собралось огромное количество вшей. Тулуп сожгли, а мех на шапке, Ханночка, вскоре погибшая со своей мамой в гетто, обожгла на буржуйке и пришила внутрь белые тряпочки из наволочки.» – добавляет профессор.

 

В один из роковых дней войны, маленькому Боре пришлось отправиться на поиски пропитания самому, тогда он еще не знал, что вскоре гетто ликвидируют со всеми его обитателями. Также надо отметить, прежде мальчик никогда не ходил по домам в поисках пропитания один, только с Майком. Ребята попрошайничали, кто-то жалел их и бросал объедки в их пустую консервную банку. Иногда они искали пропитание в вагонах на железнодорожной станции, где Боря однажды нашел пачку дрожжей и целиком ее съел. Голод постоянно преследовал их, и подобные вылазки за пределы гетто, попрошайничество и поиск еды стали для них единственным способом выжить. Но тем дождливым утром Майк заявил, что сегодня не сможет присоединиться к другу, у него совсем порвались ботинки. Боре ужасно не хотелось идти одному, но он не мог отказаться, надо было добывать пищу. Он вылез под ограду гетто, походил по домам, а когда пришел на свалку, чтобы уехать на машине с рабочими в гетто, их не застал. Неожиданно мальчика увидел немец, тот бросился от него в другую сторону свалки, зная, что там есть выход в город, а фашист неспешно бежал за своей жертвой с пистолетом, понимая — беглец никуда не денется. Добежав до конца свалки, Сребник наткнулся на свежевозведенный забор из новых досок, который не мог преодолеть, но приметил, что одна доска короче другой, а внизу зияет дырка, в нее и прошмыгнул. Решил идти в гетто пешком, ведь оставаться на ночь в городе было опасно. Не по дороге услышал от местных жителей, что сегодня, на последнем погроме, «всех жидов гетто убили», там погибли Майк, которому Борис был обязан тем, что не умер от голода, его сестра Ханночка, мамины сестры Соня и Лиза.

 

Утренний дождь сменился ярким солнцем, мальчик сел на ступеньку газетного киоска. Вскоре, небольшой группой, вместе с другими детьми из уничтоженного гетто, которых набралось 10 человек, они отправились на поиски партизан. С некоторыми из тех ребят он потом увидился лишь в 1993-м году на минской встрече бывших малолетних узников гетто, посвященной 50-летию уничтожения Минского гетто. А тогда, маленький Борис прошел со своим партизанским отрядом все тяготы жизни – голод, холод, жажду, опасность, подвергался вместе со взрослыми нападениям фашистов, плотно прижимаясь к земле, чтобы его не задели вражеские пули, стоял по горло в болоте, собирал с земли последние хлебные крошки: «Вернувшись в расположение отряда, еврейских детей начали определять в новые семьи, кому-то повезло остаться в одном месте до конца войны, а меня передавали из дома в дом, никто не хотел обо мне заботиться. Когда через деревню Поречье, где располагался наш отряд проходили советские танки, один танкист спросил, откуда я, посадил на броню меня и еще троих ребят, и мы без боя направились к освобожденному Минску.»

 

В этот же день, в столице Белоруссии наш герой попал в детский дом: «Еще трое ребят, которые в июле 1944-го года

отправились со мной в детский дом, отказались туда заселяться, остались на улице, воровали, спекулировали папиросами, предлагали и мне, но я не согласился.» Жизнь Бориса Сребника в детском доме вновь оказалась совсем нелегкой, он постоянно страдал от холода, голода, унижений, мерз ночами, однажды с корью попал в больницу, где на одной кровати, вальтом, люди лежали по двое, и всех больных лечили красным стрептоцидом, независимо от диагноза. Тогда же его пришла навестить завуч детского дома, прихватив с собой кусок черного хлеба и два кусочка сахара. От этих воспоминаний у ветерана до сих пор появляются слезы на глазах. В школе он учился вместе с «домашними», но часто пропускал занятия из-за болезней.

 

Вдруг у Бориса открылся туберкулез, и его, с другими сиротами отправили в санаторий: «Хлеба там давали, сколько хочешь, в местной столовой мы делали уроки. Рядом со мной сидела маленькая девочка и дразнилась – «Такой большой, а в первом классе.»» – говорит Сребник. Мальчик возненавидел ее, и после очередной издевки воткнул ей карандаш в голову, со страшным плачем маленькую «задиру» забрали в санчасть, а «обидчика» вызвал главный доктор. Медленно направляясь к медику, набедокуривший пациент чувствовал, что провинился и придется покидать это теплое, сытое место, ехать обратно в голодный и холодный детдом. Тогда, нянечка сказала ему – «Иди быстрее, твоя мама приехала.» Тут он упал в обморок, а когда пришел в чувства, пулей помчался вниз в чем был, а за окном стояла зима. У входа в здание узнал свою двоюродную сестру Олю, ей тогда было примерно 19 лет, у нее не было «ни кола, ни двора», ни профессии. Она выжила, уйдя из гетто в 1942-м году в партизаны, в отряд Зорина. К счастью, через какое-то время, весь его «детдомовский ад» закончился, благодаря той самой двоюродной сестре. Девушка была еще совсем юной, когда забрала его из детского дома.

 

«После войны Оля купила билет в кино, где ее встретил знакомый, поинтересовавшись: «Как там Боря?» – «Он погиб в гетто.» – удивленно ответила та. «Неправда, он находился с нами, в партизанском отряде.» – сказал военный. Этот добрый человек работал в пекарне и однажды, в «партизанский» период моей жизни дал мне пол буханки хлеба, позже я видел его на минском параде партизан, в июле 1944-го года. Оля начала меня искать, обнаружив в детдоме, точнее — в санатории и забрала к себе, в скромную пристройку к деревянному дому, из-за тесноты в которой спать мне приходилось под столом. Как-то раз к нам пришла одна из маминых сестер, вернувшаяся из эвакуации, сердито бросив юной родственнице: «Зачем ты его забрала? Жил бы в детском доме, ты бы его навещала.»» – вспоминает наш герой. Оля немедленно выгнала тетю, много лет с ней не общалась.  

 

В итоге, Борис Сребник состоялся, добился небывалых высот в профессии и безмерно благодарен сестре за то, что та для него сделала. Он прожил с ней 18 лет, до 1967-го года, пока не уехал учиться в московскую аспирантуру, потом женщина эмигрировала в США, и после Перестройки профессор часто летал к ней за океан. К его великому сожалению, Оля ушла из жизни в 2008-м году, став для Бориса самым дорогим человеком, заменив ему погибшую мать, несмотря на свои юные годы. 

 

В наши дни Борис Владимирович часто встречается со студентами и школьниками в «Московской ассоциации бывших малолетних узников гетто», рассказывает им и их преподавателям о войне, об ужасах гетто и делает все, чтобы про трагедию Холокоста помнили, чтобы подобное в мире никогда не повторялось: «Когда спрашивают, как это можно пережить, ответ прост – не думать об этом. Тогда беспокоился о двух вещах – голоде и холоде, но не о расстреле, ребенок ведь все воспринимает, как игру.» В столичном Финансовом университете также издается ежемесячный журнал, где несколько раз печатались публикации нашего героя. В 2020-м году, к 75-ти летию Победы в Великой Отечественной Войне была издана книга воспоминаний ветеранов ВУЗа, в которой помещены и тексты Сребника о годах в гетто и партизанском отряде.